Очевидно, еще с золотоордынских времен сложился определенный порядок приема и размещения московских визитеров в степных Юртах[413]: «У них искони веку ведетца: которые приезжают от государя с Москвы послы, и те послы… ставливались… у имилдешев, у дворников», т. е. в шатрах, предоставленных придворными служителями бия или мирзы (Акты 1915, с. 11). Посольству выделялся «корм» и специальный человек для препровождения на аудиенцию. В Посольском приказе составлялся наказ, где оговаривалась реакция на возможные «бесчестные» для посла и соответственно для государя церемонии — не давать служителям ставки подарков сверх положенного (невзирая на вымогательства); не платить «посошную пошлину»: перед входом в шатер бия стражники иногда бросали посох («батог»), и за то, чтобы переступить через него, следовало заплатить. В соответствии с наказами русские отказывались давать деньги, и плату, случалось, отбирали силой.
Аудиенция (корныш, корнюш) в XVI в. происходила в главных ставках биев, «а они сиживали в шатрех» (ИКС, 1586 г., д. 10, л. 25). Лишь Урус во время разрыва отношений с Россией в 1580-х годах решался вести себя с представителями православного монарха вызывающе и выслушивал грамоты, сидя верхом, «а преже того николи не бывало» (ИКС, 1586 г., д. 10, л. 25). В подобных случаях послам полагалось вообще не приступать к переговорам. В XVII столетии протокол упростился в связи с ослаблением Большой Ногайской Орды и установлением вассалитета бия от царя. Глава ногаев мог разместить послов у себя лично как гостей, а царские грамоты выслушивал теперь стоя, обнажив голову.
В Москве приемом приезжих иноземцев ведали казначеи. Их привлечение к контактам со Степью было резонным, так как одним из основных вопросов отношений с ногаями и Бахчисараем были поминки, т. е. расходная статья казны. В ведомстве казначеев — кремлевском Казенном дворе — происходил и прием послов в случае отсутствия государя в городе (Белокуров 1906, с. 16; Рогожин 1994, с. 14). Для повседневного общения с прибывшими кочевниками, как и для обслуживания русских посольств, направляемых за Волгу, в XVI в. использовали, как правило, служилых татар. Этот выбор был естественным: татарское население занимало промежуточное положение в контактах России с мусульманским миром, большая часть его была знакома с языками и обычаями восточных народов; татары имели с ними общее вероисповедание. Кроме того, татарский язык был традиционным в отношениях Руси с Востоком (Губайдуллин 1926, с. 51, 52; Миннуллин 1991, с. 151)[414].
Служилые татары не состояли в постоянном штате. Для исполнения дипломатических поручений они объединялись в «станицы» по 5–10 человек, и только тогда им выплачивалось казенное жалованье (Акты 1914, с. 378). Впрочем, и среди русских дипломатов намечалась специализация. П.А. Садиков заметил, что в середине — второй половине XVI в. семья Мальцовых, «можно сказать, специализировалась по части сношений с ногайскими татарами»: ее представители то и дело назначались послами и гонцами в заволжские улусы (Садиков 1947, с. 132, 133).
При въезде в российские пределы ногайские послы и обычно сопровождавшие их торговцы двигались к Москве вместе с подьячими, высланными для встречи их из столицы, или со спутниками, выделенными владимирскими, нижегородскими, позднее казанскими воеводами. По пути им полагался «корм» от местного населения («по розчету бараны с сох» — НКС, д. 8, л. 216 об., 216), за исключением монастырских крестьян; расчет за продовольствие производился тут же.
По прибытии в Москву послов со свитой селили на особом Ногайском дворе, первое упоминание о котором фиксируется в 1535 г. (сводку упоминаний см.: Белокуров 1906, с. 79, 80). Точное местоположение его неизвестно. А. Маслов, ссылаясь на не названный им «один сравнительно недавно опубликованный документ», полагает, что «Ногайский луг располагался против Крутиц» (Маслов 1992, с. 38). Можно догадаться, что табуны, пригнанные на продажу, помещались неподалеку от резиденции послов. В 1541 г. ногаев поселили «за рекою Москвою на нагаиском дворе, а базару быти против двора их» (Патриаршая 1906, с. 438).
При этом Ногайский двор был не единственным местом, где останавливались приезжие из Степи. В 1552 г. девятерых гонцов по царскому указу разместили на этом дворе, а явившееся следом большое посольство из трехсот человек — под селом Паншином. Спустя три года 15 человек со 150 лошадьми от мирзы Касима б. Шейх-Мамая обосновались на Ногайском дворе, а прибывшее через две недели посольство бия Исмаила (50 человек, 300 лошадей) — снова под Паншином. Когда Ногайский двор оказывался уже занят одной ногайской делегацией, других селили под Красным селом, или у Симонова монастыря, или на Астраханском дворе (Летописец 1965, с. 36; НКС, д. 4, л. 246 об.; 1586 г., д. 9, л. 1; Посольские 1995, с. 183, 244, 313). Изредка фигурируют и другие пункты, и все они, как и перечисленные выше, включая Ногайский двор, находились в Замоскворечье. Обилие топографических названий в посольских документах объясняется прежде всего огромными размерами ногайских посольств, а также многотысячным поголовьем их «продажных лошадей». Видимо, Ногайский двор не мог вместить такую массу народа, да еще с табунами[415].
413
Дипломатический протокол в отношениях ногаев с Россией во многом совпадал с порядками русско-крымских отношений, о которых сохранилось гораздо больше материалов (об этих порядках см.: Хорошкевич 2001, с. 196–208; Croskey 1987, р. 117–120, 299, 300). Некоторые наблюдения над протоколом при приеме в Москве ногаев в конце XV–XVI в. см.: Юзефович 1988, с. 63, 67, 72–75, 82, 86, 90, 92, 93, 104, 117, 120, 121, 149.
414
В XVII в., когда ногаи уже перестали восприниматься как равноправные дипломатические партнеры, для связей с ними привлекали русских воеводских порученцев или казаков.
415
В 1570 г. Иван IV повелел поселить возвращенное им в Москву из ссылки шведское посольство на Ногайском дворе. Л.А. Юзефович полагает, что размещение шведов в такой сравнительно бедной и непрестижной резиденции свидетельствовало о сознательном унижении царем шведских дипломатов, насмешке над ними (Юзефович 1988, с. 74, 75).