Периодические охлаждения в отношениях ногайской верхушки к России выражались в оскорблениях и ограблениях московских послов и гонцов в степях — иногда с ведома или даже по приказу бия. В этих случаях правительство прекращало посылать своих представителей в Орду, а если в Москве оказывались в это время ногайские визитеры, то им сокращали «корм», отказывали в аудиенции и отправляли восвояси без даров, с укоризненными грамотами. Могли и посадить под стражу, если русское посольство силой удерживалось «в Нагаях».
Ногаи возводили историю этих отношений к эпохе предка их биев и мирз, Эдиге. «От началных дней, от прадеда нашего Идигея князя и от твоего прадеда Василья князя дружба и братство… Как нам с вами ссылки подались быти, наши прадеды с твоими прадеды как в дружбе и в братстве учинилися, тому близко двою сот лет есть», — писал Ивану IV бий Юсуф в 1549 г., отсчитывая историю контактов чуть ли не с середины XIV в. (Посольские 1995, с. 306–308).
В этих словах можно было бы видеть, вслед за П.Г. Бутковым, реминисценции поездки великого князя московского в 1390 г. за Яик, после чего «мангиты входили в связь с государями российскими» (Бутков 1824, с. 6, 7)[418]. Можно было бы также, подобно А.И. Божедомову, усматривать начало «экономических и других связей русских земель с ногайцами» в посольстве Эдиге к великому князю тверскому Ивану Михайловичу в 1409 г. (Божедомов 1964, с. 169).
Однако рассмотрение истории ногаев в предыдущих главах нашей книги не позволяет столь удревнять события. Этнополитическая общность ногаев сформировалась не ранее второй половины XV в., при правнуке Едигея Мусе. Контакты мангытских аристократов с русскими владетелями до той поры не могут считаться ногайско-русскими отношениями. Лишь когда Муса и Ямгурчи направили послов в Москву осенью 1489 г., между двумя державами начался полноценный дипломатический диалог.
Заволжские кочевники впервые привлекли внимание русской стороны в 1481 г., когда ими был разгромлен и убит хан Большой Орды Ахмед б. Кучук-Мухаммед. Одоление Ахмеда, давнего противника Ивана III, пробудило у русских не только интерес, но и уважение к далеким степнякам. Правда, владения ногаев тогда не расценивались как могучий Юрт, равноценный и равносильный Крыму или Большой Орде.
Это сказывалось и на уровне дипломатического протокола. Н.М. Карамзин подметил, что в то время великий князь общался с ногайскими послами «единственно через второстепенных сановников, казначеев и дьяков» (Карамзин 1989, кн. 2, с. 118–119). Формы корреспонденции также были более простыми и менее устоявшимися по сравнению с Крымскими делами (Croskey 1987, р. 59). Сами московиты в переговорах с Бахчисараем в 1515 г. указывали на незначительность ногайского направления их внешней политики: обмен посольствами, дескать, происходит только по поводу торговли, а «в Нагаи» ездят от государя лишь «люди молодые» (не вельможные) — и то не напрямую, а через Астраханское ханство; иногда дипломатическим путем разбираются «обидные дела», т. е. события, повлекшие убыток для купцов или бесчестье для послов (ПДК, т. 2, с. 209, 210, 222).
В действительности же, как мы могли убедиться в главе 3, поводы для контактов находились тогда и более существенные.
Во-первых, Россия вместе с Крымом составила коалицию против Ахмеда и затем его потомков, и приведенные выше объяснения от 1515 г., данные хану Мухаммед-Гирею I, были призваны успокоить его, убедить в слабом развитии русских связей с враждебной ему Ногайской Ордой. Это было тем более актуально, что король Сигизмунд I извещал хана о частых ссылках московитов с Заволжьем и об антикрымской подоплеке этих ссылок: «К тобе, брату нашому, послов своих з своими несправедливыми словы и з присягою частокрот [Иван Московский] посылает и мирится, а з другое стороны нагайцов на тебе, брата нашого, направляет» (Pułaski 1881, р. 432). Сигизмунд был прав: ногайско-русские контакты ширились. В ноябре 1501 г. посольство Мусы и Ямгурчи в Москве заключило первый договор (шарт-наме) с Россией о взаимопомощи (Посольская 1984, с. 52, 57, 64, 67).
418
А.А. Горский справедливо полагает, что летописные сведения о поездке за Яик вероятнее относятся к нижегородскому князю Василию Дмитриевичу — полному тезке тогдашнего московского государя (Горский 2000, с. 116, 117).