Ему предписывалось обеспечить совместное шертование Исмаила и его главных оппонентов, Юсуфовых сыновей Юнуса и Али. Если бий начнет упираться и говорить, будто уже шертовал перед Девлет-Ходжой Хусейновым два года назад, то надлежало объяснить, что та «шерть была учинена не перед сыном боярским» и оттого не имеет полной силы (НКС, д. 5, л. V). Правительство усмотрело шанс заключить союз с сильнейшими ногайскими иерархами, потому что знало об отсутствии антироссийских настроений в обеих противостоящих группировках ногайской знати: в начале 1557 г. к астраханским воеводам приезжали порознь сыновья Исмаила, посланные им, и Юнус б. Юсуф, и все они «дали правду» о намерении «прямити во всем» царю (Книга 1850, с. 109; Лебедевская 1965, с. 255; Патриаршая 1904, с. 281). Требовалось убедить их всех согласиться на официальный, желательно совместный договор с Россией.
Совин добился полного дипломатического триумфа. В июле 1557 г. он вернулся в столицу с шертной грамотой, подписанной бием, его союзниками, а также Юсуфовичами. Прием в степных ставках ему был оказан такой, какого до тех пор «никакому послу московскому не бывало в Нагаех». Правда, привезенный им в Орду текст оказался настолько запутанным (или неграмотно переведенным на тюрки), что ногаи в нем ничего не поняли: «по тому списку в разум им не дойдет». Исмаил и мирзы составили новый текст, который, впрочем, полностью удовлетворил русскую сторону (Книга 1850, с. 114; Лебедевская 1965, с. 257, 258; Летописец 1895, с. 77; НКС, д. 5, л. 25 об., 37; Патриаршая 1904, с. 285).
Сохранилось несколько переводов шерти 1557 г. Два из них проанализированы в специальной статье Д.Ф. Кобеко. На основании приведенного там года хиджры (964/3 ноября 1556–10 октября 1557 г.), упоминания Петра (т. е. Совина), перечня имен мирз в начале документа и политических событий того лета в Ногайской Орде он впервые датировал документ маем 1557 г. (Кобеко 1886, с. 12–14). Договор сводился к следующим пунктам: 1) быть в «любви» с Белым царем и воевать с его врагами; 2) не заводить дружественных отношений с Крымом; 3) запретить своим подданным воевать друг с другом и против России (НГ, д. 14, л. 1; НКС, д. 5, л. 26, 26 об.; PC, д. 591, л. 782 06.–783 об.).
Никакой зависимости от Московского царства из данного договора не проистекало. Однако позиции России оказывались явно усиленными: в отличие от шарт-наме 1554 г. Москва теперь не брала на себя никаких обязательств; свои обязательства перечисляли только ногаи, т. е. они начали расцениваться как младший партнер в отношениях с русским государством. Этот нюанс был, конечно, сознательно разработан Посольским приказом, и в феврале 1558 г. в очередном наказе послу в Польшу уже с полным основанием было повторено утверждение о полной лояльности кочевников (ПДПЛ, т. 2, с. 542, 543), впервые прозвучавшее в 1554 г. (см. выше). Но если тогда причина их покладистости заключалась в «астраханском деле» (посажение Дервиш-Али), то теперь — в безвыходности и полной зависимости от государя в условиях голода и мора.
Договор от мая 1557 г. утратил силу очень скоро. Уже в июне подписавшие его с ногайской стороны лица перессорились между собой; Юнус лишился поста нурадина. Вновь потребовалось перезаключение шерти. Теперь русские решили выжидать, чем завершится ногайская Смута. Исмаил окончательно утвердился на «большом княженье» в 1559 г., и уже в 1560 г. тот же П. Совин отправился на восток. В мае или июне 1560 г. он добился от старшего сына и наследника бия, нурадина Мухаммеда, обязательства не только не дружить с Крымом, но и сохранять верность Москве после возможной смерти престарелого Исмаила, а еще принципиального заявления: «А о котором ми своем деле царь и великии князь прикажет, и мне то дело делати в правду и без хитрости» (НГ, д. 16, л. 1; ИКС, д. 5, л. 153 об., 154).
В самом деле, в главе 7 мы видели, что для какой-то «хитрости» по отношению к Ивану IV у правителей Ногайской Орды не находилось ни решимости, ни сил, поскольку Исмаил оказался в политической изоляции. Огромное число сородичей, не говоря уже о соседних мусульманских правителях, отвернулось от него. «И ныне, опричь тебя, у меня друга нет», — писал он Ивану Васильевичу в 1557 г. (НКС, д. 5, л. 46 об.). Как друга расценивал его и сам царь, подчеркивая в 1562 г., что «мы ныне по твоей шерти боле верим тебе, другу своему, и всякие твои дела положили есмя на свою душу» (НКС, д. 6, л. 33 об.). О дружбе бия и царя доносили и европейские наблюдатели того времени (Дженкинсон 1937, с. 171, 173). «Правда во всем» Исмаила в отношениях с Россией проявлялась в полном прекращении ногайских набегов на «украйны», что в условиях Ливонской войны оказалось наиболее ценным для Москвы.