Одной из радикальных мер по усмирению ногаев стало возведение городов на Волге. Вопрос о целях основания Саратова, Самары и Царицына в историографии обсуждался долго.
А.А. Гераклитов и П.Г. Любомиров считали, что они построены в целях защиты ногаев от «воровских казаков» (Гераклитов 1923а, с. 134–136; Гераклитов 19236, с. 13; Любомиров 1939, с. 9). Эта трактовка основана на объяснениях царя в переписке с Урусом. Ныне к этой точке зрения присоединяется Н.Н. Студенцов (Студенцов 1988, с. 46, 47, 73).
Г.И. Перетятковичу принадлежит заслуга обоснования антиногайского характера этой меры. Три крепости встали на главных ногайских переправах (Перетяткович 1877, с. 240, 241, 284, 313–319, 328). Такого же видения событий придерживался П.П. Пекарский, а позднее эту точку зрения разделили Э.Л. Дубман, В.Л. Осипов, Ю.Н. Смирнов, М.Н. Тихомиров, автор этих строк (Пекарский 1872, с. 258–260; Дубман 1993, с. 45–47; Смирнов, Дубман 1995, с. 27; Осипов 1976, с. 16, 17; Тихомиров 1962, с. 513–515; Трепавлов 19976, с. 111)[419].
Разъяренный Урус задерживал у себя в заложниках московские посольства и требовал снести новые города (вместе с только что построенной Уфой). Но ни решимости, ни сил настаивать на этом у него не нашлось. Потерпев неудачу в налаживании коалиционных связей с Бахчисараем и Стамбулом, проиграв многолетнюю кампанию против казаков (решающий разгром ими Больших Ногаев произошел в 1586 г. на Яике), он был вынужден возвратиться под «высокую руку». После переговоров с Мурад-Гиреем Урус согласился выслать в Астрахань аманатов-заложников — впервые в истории ногайско-русских отношений. Русских послов он вновь заверял в своей неотступности от государя, лишь бы тот «меня держал, как отец его (т. е. Иван IV. — В.Т.) отца моего Исмаиля князя держал» (НКС, 1586 г., д. 8, л. 12). В 1587 г. был заключен шертный договор, в основных чертах повторявший условия договора 1581 г. (НГ, д. 20, л. 2)
В конце 1590 г. русские дипломаты сообщили придворным грузинского царя, что «нагаиские болшие князи и мирзы всех обеих Нагай (т. е. Большой и Малой Орд. — В.Т.) искони вечные холопи государя нашего; а ныне и крепче старого учинились под государя нашего рукою Урус и Урмамет князи» (Белокуров 1888, с. 184). Вынужденность примирения Больших Ногаев как нельзя лучше отражена в оправдании бия перед султаном, чтобы тот не корил его: «От неволи учинились мы в московского воле: чья будет Асторохань и Волга, и Еик, и Самар, тово будем и мы» (Статейный 1891, с. 66–67).
Подобные настроения были давно присущи значительной и влиятельной части мирз — тогдашнему промосковскому лагерю во главе с Ураз-Мухаммедом. На протяжении 1580-х годов на съездах знати то и дело звучал их голос: «Мы… все свет видим государьским жалованьем, одены и обуты, и от государя никоторые обиды не видали… А тольке… со государем воеватца, и их (ногаев. — В.Т.) земле будет во всем убыток»; «и толко… государь велит казаком у нас Волгу и Самар, и Еик отнята, и нам… всем… пропасти» и т. п. (НКС, д. 9, л. 156, 157, 160).
Именно эта «партия» возглавила Больших Ногаев после гибели Уруса в 1590 г. Ослабленная кочевая империя в обстановке начинавшейся третьей Смуты была вынуждена все более полагаться на экономическую помощь и политическую поддержку могучего западного соседа. Зависимость от российских ресурсов создавала впечатление полной покорности ногайской верхушки, и, предвосхищая «вокняжение» Иштерека в 1600 г., русский посол в Исфахане еще в 1591 г. заявил шаху, будто «на княженье в Нагайской Орде в Заволских Нагаех князи из государя нашего царских рук садятца» (ПДП, т. 1, с. 267–268). Многие мирзы мечтали сменить опасное и скудное прозябание в улусах на сытую и безопасную государеву службу или хотя бы на жительство в полукочевых «юртах» под Астраханью, под защитой воевод. На астраханском Закладном дворе теперь постоянно пребывали и менялись аманаты. «Да хоти б и закладов их не было, — рассуждали московские послы в Грузии, — и нагаем от государевых людей где ся дети?» (Белокуров 1888, с. 185).
И все же полной покорности не наблюдалось. Бий Ураз-Мухаммед болезненно воспринимал ослабление своей Орды, вовсе не желая превращаться в царскую марионетку. В 1596 г. крымский хан Гази-Гирей получил от него письмо с жалобами, что «жить… мне от московского немочно: поставил… на Яике город и кладбища… наши у нас отнял, и называет… нас себе холопи» (КК, д. 21, л. 670–670 об.). Русское правительство, разумеется, знало о недовольстве кочевников, и хотя те в целом не представляли существенной военной угрозы, царь Б.Ф. Годунов велел астраханским воеводам вносить смуту и раздоры в их среду, «дабы Астрахани не отъяли и не поднесли бы войны против него» (Новый 1853, с. 51, 52; см. также: Патриаршая 1910, с. 52; Соловьев 19896, с. 363; Татищев 1966, с. 288). Эти интриги в значительной степени способствовали очередной кровавой распре в Большой Ногайской Орде, когда ее жителям и подавно стало не до противостояния с Россией.
419
Есть некоторые основания полагать, что на месте города Самары издавна существовали русские поселения — зимовья торговцев (см.: Гурьянов 1981, с. 186–190; Гурьянов 1986. с. 172–178).