В восточных источниках владения Мусы обозначались обычно как «омак мангытов», «эль и улус мангытов». Но под мангытами теперь понимались уже не только те кипчаки, что населяли в XIII в. кочевые пожалования монголов-мангутов, а потом оказались на Яике. Мы видели, что в годы коллапса Золотой Орды после нашествий Тимура Эдиге воспользовался кризисом ханской власти и сумел собрать у себя за Волгой огромные массы ордынского населения. Кипчакоязычные подданные сарайских монархов переселялись в земли, освобожденные от податей, и попадали в Мангытский юрт, так как первыми в том регионе утвердились мангытские переселенцы, а у власти там стояли мангытские лидеры — Эдиге и Нур ад-Дин.
Стабильная и безопасная жизнь в заволжских степях, надо полагать, привлекала кочевников с запада и позже, в конце XIV и первых десятилетиях XV в. Постепенно в кочевьях, подвластных мангытским биям Гази и Ваккасу, собрались семьи и целые общины из множества элей. Эти разноплеменные кочевники вместе боролись против Барака и детей Тохтамыша, ходили на Тимуридов с Абу-л-Хайром, воевали против Шейх-Хайдара и Бурундука. Крупные войны и стихийные бедствия почти не задевали Мангытский юрт. К концу XV в. в степях между Волгой и Эмбой обитало уже третье или четвертое поколение его жителей. Общие историческая судьба и политические интересы породили осознание принадлежности к единой социально-политической структуре.
Показателем такой принадлежности стал политоним (позднее — этноним) «ногай». Им стали называть всех подчинявшихся мангытскому бию кочевников, безотносительно к их племенному происхождению[93]: и мангытов, и найманов, и кереев, и десятки прочих элей.
Во главе многих (если не всех) элей стояли свои бии, имелась собственная «природная» знать. Держать ее в единстве можно было, лишь обладая чрезвычайным умом и тактом. Судя по всему, такие данные были присущи Мусе б. Ваккасу. Умение договариваться с лидерами элей было особенно необходимо в обстановке жестокой борьбы за «узбекское наследство» в Дешт-и Кипчаке. Вся власть Мусы держалась на успешной внешней политике и на его ранге главного военачальника — беклербека (бия), — который он когда-то получил от марионеточного хана Ядгара. Вероятно, в тот период мангытские бии Аббас и Муса управляли ногаями посредством совещаний с племенной знатью и ближайшими родичами. Конгломерат своевольных вождей требовал единодушия по важнейшим вопросам, ведь любое разногласие грозило вылиться в переход части соратников Мусы в лагерь противников-казахов или к Мухаммеду Шейбани. И все же авторитет мангытских правителей был достаточно высок, чтобы сторонники-немангыты признавали их превосходство над собой. В этих условиях к 1480-м годам сформировался относительно устойчивый контингент мангытского и ассоциированных с ним элей, который «дозрел» до надплеменного определения «ногай».
После неудачи с коронацией Шейбани перед Мусой, его родичами и сподвижниками встала задача дальнейших поисков удобного государя-Джучида. В течение двух последующих десятилетий источники определенно связывают с ногаями тюменца Ибака. Мы уже неоднократно упоминали о нем, особенно в связи с борьбой против наследников Абу-л-Хайра в конце 1460-х — начале 1470-х годов. Б.А. Ахмедов предположил, что уже в то время мангыты признали над собой верховную власть Ибака (Ахмедов 1965, с. 61), а Н.Н. Мингулов полагает, будто с усилением казахских ханов Гирея и Джанибека Ибак был вынужден примкнуть к ногаям и только благодаря их помощи сохранил власть в Западной Сибири (История 1979, с. 186, 187).
Похоже, что следующим после Шейбани и более удачливым кандидатом на кок-ордынский трон действительно стал хан Тюмени. Впрочем, последняя и до того времени входила в сферу ногайского влияния (Frank 1994, р. 22), поэтому Ибак вполне мог оказаться одной из мангытских креатур. В русских источниках он зовется «царем ногайским» (Летописный 19636, с. 315; Патриаршая 1901, с. 20, 23; Посольская 1984, с. 25). Данный титул обозначал, конечно, не этническую или племенную принадлежность хана, а основной состав его войска и подданных. На самом деле Ибак мог распоряжаться по своему усмотрению лишь немногочисленным населением и небогатыми ресурсами собственного Сибирского юрта. Ногаи же входили 8 его ханство номинально, хотя и диктовали ему политическую стратегию. Сотрудничество правителей было скреплено женитьбой Ибака на дочери Ваккаса: в летописях Муса и Ямгурчи фигурируют как его «шурья».
Оценки степени взаимозависимости сибирского хана и мангытских предводителей в историографии неодинаковы — от полной подчиненности последних первому (см., например: Bennigsen, Lemercier-Quelquejay 1976, р. 205) до равноправного союза (см., например: Соловьев 1989а, с. 87)[94]. В практике Мусы уже были к тому времени удачная акция по возведению на престол Ядгара и неудачная — Шейбани. Отношения с Ибаком явно стоят в том же ряду. Поэтому кажется наиболее приемлемой точка зрения, высказанная А.Г. Нестеровым: ногаи «признавали лишь номинальное верховенство шибанидского хана», обладая фактической самостоятельностью (Нестеров 1988, с. 14).
93
Довольно рано, уже в источниках XVI в., понятия «ногай» и «мангыт» стали смешиваться: мангытские мирзы Крыма в русских текстах иногда называются ногайскими, а жители Ногайской Орды в восточных хрониках обычно назывались мангытами — по имени правящего клана.
94
В.М. Жирмунский попытался соединить эти два противоположных подхода: по его мнению, ногаи состояли в союзнических отношениях с «шибанскими татарами» Ибака, а может быть, и во временном подчинении шибанидским ханам (Жирмунский 1974, с. 416).