Престол «ногайского царя» освободился, и на него тут же был возведен Мамук. Поскольку после выступления Тайбугидов он лишился Тюменского юрта, требовалось найти для него ханство. Ямгурчи настоял на взятии Казани. «Многая сила нагаиская» в 1496 г. вошла в город; московский ставленник Мухаммед-Амин бежал в Россию (Марджани 1989, с. 167; Патриаршая 1901, с. 242, 243; Разрядная 1966, с. 26; Разрядная 1978, с. 50). Мамук в течение года занимал казанский трон, но рассорился с местной аристократией и вынужден был уехать за Волгу. Муса с самого начала принял всю эту затею очень холодно. Он симпатизировал Мухаммед-Амину и даже послал вслед за Мамуком в 1496 г. своего сына с двухтысячным войском (Посольская 1984, с. 50), но остановить авантюру не смог. После краха ханствования Мамук исчезает со страниц хроник: ногаи разочаровались в «царе»-неудачнике[101]. Похоже, Муса к тому времени уже склонился к идее об избавлении от фигуры вышестоящего государя в принципе. Полновластие в Мангытском юрте давало ему возможность управлять и без декоративного, подставного сюзерена. Авторитет старого «хакима Дешт-и Кипчака» и могущество созданного им Юрта позволяли обойтись собственными силами и действовать без маскировки под беклербекство при хане-Джучиде. Но жизнь бия подходила к концу.
В источниках не сохранилось указаний на время смерти Мусы. Историки определяют его как 1502 г. (Сафаргалиев 1938, с. 82; Ischboldin 1973, р. 162)[102]. Действительно, в Крымских делах он перестает фигурировать как живой приблизительно с начала 1502 г. Вместо него во главе ногаев оказывается Ямгурчи, который в переписке с Россией дотоле всегда был «мирзой» и лишь начиная с собственной его грамоты, привезенной в Москву в сентябре 1502 г., рекомендуется как князь (Посольская 1984, с. 52). Судя по давнему сотрудничеству его с Мусой, Ямгурчи был ненамного младше брата и в начале XVI в. пребывал уже в преклонном возрасте. В 7015/1506–07 г. послания российских великих князей адресовались уже бию Хасану б. Ваккасу, а о биях Мусе и Ямгурчи говорилось в прошедшем времени (Посольская 1984, с. 55, 56).
Если в отношениях с Сибирским юртом ногаи, очевидно, ограничивались отношениями формального подданства, то связи их с другими послеордынскими ханствами были более гибкими и активными. Традиция беклербекства Эдиге по-разному трансформировалась в Казанском, Астраханском, Крымском юртах и в Большой Орде. В этих государствах (возможно, за исключением Казани) присутствовали аристократические мангытские роды, которые в разной степени влияли на политику местных Чингисидов и на управление их владениями. Кажется, наибольшим влиянием соплеменники Эдиге пользовались в Большой Орде, или Тахт эли («Престольной державе»), — домениальной части правого крыла Улуса Джучи.
Выше мы оставили мангытского беклербека Науруза б. Эдиге при ордынском хане Кучук-Мухаммеде. Последний умер в 1459 г., Науруз же погиб, как уже отмечалось, за девятнадцать лет до того. Неизвестно, какие мангытские аристократы пребывали при сарайском дворе в последние годы жизни Кучук-Мухаммеда, однако то, что данный эль играл значительную роль в Большой Орде, несомненно[103]. Мангыты жили там со времен Эдиге и пытались обосноваться по возможности в ставке каждого хана, которому доставался трон, — мы убедились в этом, когда рассматривали карьеры сыновей Эдиге[104]. Вновь его потомство появляется на ордынской политической арене в лице Тимура б. Мансура б. Эдиге[105].
Обстоятельства начала его карьеры неизвестны. Есть лишь глухие намеки на какой-то конфликт в Дешт-и Кипчаке. Внук Тимура, Дивей, в 1564 г. вспоминал, что «Темир князь был на своем юрте в Нагаех. А как… над дедом моим ссталась незгода, и он… поехал служить к астороханскому царю» (КК, д. 11, л. 230 об.). Источники, в данном случае шейбанидские хроники, действительно застают его в конце 1460-х годов в Астрахани. Туда, к тамошнему хану Касиму б. Махмуду б. Кучук-Мухаммеду, бежал после смерти своего деда Абу-л-Хайра пятнадцатилетний Мухаммед Шейбани. Можно предположить, что в конфликте между двумя сыновьями Кучук-Мухаммеда, Ахмедом и Махмудом (см.: Сафаргалиев 1960, с. 265), Тимур принял сторону Махмуда и последовал за ним в Хаджи-Тархан (и, значит, стоял у истоков истории Астраханского ханства). В новом нижневолжском Юрте Тимур занял уже обычную для Едигеевича должность беклербека (эмира эмиров, по Бинаи) и являлся «одним из наиболее великих и уважаемых» (по Махмуду б. Эмир-Вали).
101
«Мамуков царев сын» Ахмед прибился к ногаям летом 1502 г. и вместе с «нагаискими мырзиными людми» ограбил крымское посольство, возвращавшееся из Москвы (ПДК, т. 1, с. 472). Имя мирзы, которому принадлежал отряд, в источнике не названо.
103
Ю. Шамильоглу считает, что мангыты являлись одним из «правящих племен» Большой Орды, наряду с киятами, сиджиутами и кунгратами, и добились влияния, оттеснив ширинов (Shamiloglu 1986, р. 196, 203).
104
Дж. Мартин и М.Г. Сафаргалиев отсчитывали присутствие мангытов в Большой Орде с середины 1480-х годов, после предполагаемой ими ссоры между Мансуровичами и Нурадиновичами, за которой последовала долгая вражда между ними (Martin 1986, р. 83; Сафаргалиев 1938, с. 81, 82).
105
В литературе существуют разные мнения о происхождении Тимура. Некоторые авторы считают его сыном Дин-Суфи (Тенсобуя) б. Мансура, что выводится из некоторых косвенных упоминаний в посольских книгах. По русским родословцам князей Юсуповых и Урусовых, несомненно исходящим из среды мангытов, Тимур и Дин-Суфи — братья, сыновья Мансура (см.: Долгоруков 1855, с. 26; РГБ, ф. 256, д. 349, л. 278, 278 об.; Родословная 1851, с. 130); для такой трактовки в дипломатической переписке конца XV — начала XVI в. тоже находятся основания.