Только летом 1490 г. бий решил наконец посоветоваться с русским государем, ведь тот был для Мухаммед-Амина «и отец, и брат, и друг» (Посольская 1984, с. 29). Забрасывал Москву просьбами о разрешении на женитьбу и сам хан. Русское правительство имело свои интересы в данной династической комбинации, рассчитывая распространить свое влияние на Ногайскую Орду через Казань. Иван Васильевич дозволил своему подопечному сочетаться браком с ногайской княжной, «чтобы тебе Муса прямой слуга и друг был» (Посольская 1984, с. 32). Мусе тоже был отправлен благожелательный ответ: поскольку, дескать, мы желаем твоей дружбы с Мухаммед-Амином, то выдай за него дочь (Посольская 1984, с. 30). Узнав о договоренности, в Крыму радовалась и посылала поздравления сыну старая ханша Нур-Султан (Посольская 1984, с. 42). Однако дело тянулось еще долго. Муса оправдывал задержку конфликтом с Большой Ордой (ПДК, т. 1, с. 109). Лишь смерть Али в северном заточении позволила бию отбросить сомнения и отпустить Фатиму в Казань. По московской указке за Мухаммед-Амина тут же была выдана и вдова Али, дочь Ямгурчи, Каракуш (ПДК, т. 1, с. 461). Иван III пытался нащупать рычаги давления на ногаев через брачные союзы. В 1489 г. он запретил Мухаммед-Амину выдавать сестру за мирзу Алача б. Ямгурчи до тех пор, пока ногаи не компенсируют награбленное в недавнем набеге на казанцев (Посольская 1984, с. 26, 27).
Казанские беки, проживавшие у Ямгурчи и Ибака (затем у Мамука), не разделяли примирительных настроений Мусы. Попытка переломить ситуацию в Казани в пользу проногайской группировки вылилась в авантюристический захват города Мамуком в 1496 г. и бесславный отъезд его оттуда через год, о чем мы уже рассказывали. Муса, естественно, выступил против этой кампании и пытался противодействовать ей. Однако когда из России в Казань был привезен и посажен на ханский трон младший брат Мухаммед-Амина, Абд ал-Латиф, не выдержал и он: Москва слишком явно пренебрегала интересами ногаев, организовав новое воцарение без консультаций с ними и руководствуясь только своими соображениями. В 1500 г. ногайские отряды во второй раз (после 1496 г.) обступили столицу Юрта. На этот раз возглавлял поход сам Муса вместе с Ямгурчи, а претендентом на престол от них был очередной сибирский Шибанид — Агалак б. Махмудек, младший брат Ибака и Мамука. Казань выдержала трехнедельную блокаду, молодой хан Абд ал-Латиф ежедневно совершал вылазки. Не добившись никакого успеха, Муса и Ямгурчи с сибирским царевичем ушли в степи (Вологодско-Пермская 1959, с. 294; Патриаршая 1901, с. 253; Разрядная 1978, с. 59; Худяков 1991, с. 57)[117].
Двукратный провал попыток возведения на трон своих креатур надолго отбил у предводителей Ногайской Орды охоту к военным действиям на средней Волге. Посрамленные сторонники войны затихли. Бий Муса и Ямгурчи-мирза через послов заключили с Иваном III договор о ненападении на Казань. В марте 1502 г. русскому послу, снаряжавшемуся в Крым, было велено известить хана Менгли-Гирея о том, что «ныне ногаи Казанской земле мирны», а ногайские послы от лица своих государей обещали ей «не чинить лиха» (ПДК, т. 1, с. 386).
Степень проникновения ногаев на территорию Казанского ханства дискуссионна. Мы отмечали малую вероятность изначального присутствия их в Юрте во времена Улуг-Мухаммеда. Вместе с тем едва ли можно сомневаться в наличии ногайского компонента среди населения государства. Во-первых, об этом свидетельствует топонимика: Ногайские ворота в столичной крепости, Ногайская даруга — одна из пяти провинций Юрта и пр. (см., например: Гарипова 1980, с. 149; Гарипова 1982, с. 123–128; Заринский 1884, с. 74; История 1968, с. 84, 85). Во-вторых, приток переселенцев из Ногайской Орды фиксируется башкирскими и татарскими генеалогиями-шеджере (см.: Ахметзянов М. 19916, с. 51, 150; Ахметзянов М. 1994, с. 39; Соколов 1898, с. 51; Шеджере Гирает-бия — личный архив Н.М. Мириханова). Но по фольклорным источникам затруднительно судить о том, насколько фигурирующие там ногаи соответствовали ногаям историческим, выходцам из Ногайской Орды. Ни большее по сравнению с окружающим населением количество кипчакских элементов в языке, ни совпадения в названиях родов (элей) еще не позволяют отождествлять пришлых кипчаков с ногаями, как это пытаются делать, например, М.И. Ахметзянов и Д.М. Исхаков (Ахметзянов М. 1985, с. 62; Исхаков 1993а, с. 137; Исхаков 1998, с. 23–25, 57 и др.). Кипчакские миграции продолжались сотни лет, а ногаи консолидировались в Мангытском юрте лишь во второй половине XV в., и хотя тоже были кипчакоязычными, не могут «нести ответственность» за все передвижения кипчакоговорящих жителей Восточной Европы.
117
Позднее племянник Агалака, Аккурт, пытался оправдать отступление от Казани тем, что ногаи якобы узнали об отказе великого князя вручить им управление ханством («того есмя не услышели, что нам Казань даешь») (Посольская 1984, с. 78). Невероятным выглядит суждение Х. Ховорса о набеге Мусы и Ямгурчи с целью вернуть престол Мухаммед-Амину (Howorth 1965b, р. 1030). Ведь в их намерения входило не только свержение Абд ал-Латифа (см.: Pelensky 1974, р. 30, 31), но и реставрация сибирской династии, реванш за изгнание Мамука двухлетней давности. М.Г. Худякоа и С.Х. Алишев придерживаются того же мнения, но инициативу набега приписывают только беглому казанскому беклербеку Ураку, игнорируя ногайское участие (Худяков 1991, с. 57; Алишев 19956, с. 48).