— Так, может, мне и не ждать дядюшку Пала? — проскулил он в отчаянье.
— Зачем вы торопитесь, ведь мы с таким увлечением беседуем, — едко заметила Вильма. Коперецкий встал и начал медленно натягивать перчатки.
— А ваш батюшка ничего не просил мне передать?
— Нет.
— И ничего не сказал вам про меня? Вильма собрала сегодня всю свою злость, чтобы помучить несчастного барона.
— Сказал, как же! Да, постойте-ка. Что же это он сказал? (Она притворилась, будто забыла.) Ах, да, вспомнила. Он рассказал мне, что вы женитесь. Верно?
— А вы не поверили?
— Конечно, нет. (Она выпятила губки, насмешливо улыбнулась. Три ослепительные ямочки появились на ее прекрасном лице — одна слева, другая справа, а третья, самая ослепительная, на подбородке.) Как же так, ведь вы ученик животных? Это было бы совершенно непоследовательно, животные не ищут себе пары, а живут как придется.
— Вильма! Ну, что ты, Вильма! — журила ее тетка.
— Это не так, с вашего позволения, и у голубки есть пара, и попугаи заключают вечный союз, — охотно вступил в диспут Коперецкий. — Основную идею супружества мы, несомненно, можем найти у животных.
— Ну, слава богу, что все-таки нашли.
— А больше вам батюшка ничего не сказал?
— Как же, сказал, что вы хотите взять меня в жены. Произнесла она это таким безразличным, усталым, почти презрительным тоном, что Коперецкий почувствовал, как у него смертельный холод прошел по спине.
— А вы что ответили? — тупо, умирающим голосом пролепетал Коперецкий. Он даже закрыл глаза, как приговоренный к смерти, которому сейчас должны выстрелить в сердце. Вильма сосредоточенно старалась продеть шелковую нитку в ушко иголки.
— Я сказала, — тихо, протяжно и даже зевнув ответила она, — что согласна.
— Вильма, дорогая Вильма! — воскликнул Коперецкий и, растроганный, бросился к ней. — Я самый счастливый человек на свете!
— Ну, ну, ну, только не свалите меня! Ай-ай-ай, Коперецкий! Пустите! Вы нахал!
— О, Вильма, Вильма! — Он лихорадочно дышал. — Разве так говорят «да»?
Спасаясь от его объятий за спиной у тетки, Вильма ответила, словно из-за бастиона:
— А разве так просят руки?
— Простите меня, но вы же знаете, что я ученик животных.
Вильма, конечно, знала это, но сама-то она была воспитанницей Sacre-coeur[19], где сестра Ансельма внушила ей золотое правило: коли ходишь пешком, так не привередничай и садись в первую же коляску, на которой предложат тебя подвезти.
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА Иногда стоило бы наложить секвестр и на богиню счастья
Так рассказывали об интимных подробностях этой женитьбы люди посвященные, при этом густо приправляя рассказ комическими и даже бурлескными подробностями. Но даже если так оно и было, за это все равно нельзя никого укорять. Каждый добывает себе жену или мужа, как может. И хорошо, что хоть это не происходит одинаково. Дальнейшее очень уж шаблонно: медовый месяц, годы сражений, развод или то, что называется «притерпелись».
Что же до «молодых» Коперецких, то им не завидовали ни Коперецкие, ни Ности. Ности утверждали, что Вильма достойна большего счастья, а Коперецкие бубнили, что кандидат в сеньоры поступил глупо, приведя в дом девицу, у которой нет ничего, кроме платья, того, что на ней. А связи? Это разве пустяк?
Коперецкому и самому было стыдно, что за супругой не дали приличного приданого, и он всячески пытался выгородить ее.
— Это я попросил тестя не накупать всякого барахла. Сюда ведь никакая мебель уже больше не поместится. А старинные стулья и шкафы я не выброшу ни за какие коврижки, привези даже Вильма мебель из чистого золота. Нет, нет, истинно вам говорю.
Это, может, и правда, но одна вещь все-таки поместилась, хоть была даже не серебряная, — я имею в виду колыбельку. Через год аист принес в нее маленького Коперецкого, которого окрестили, разумеется, Израилем Исааком.
В тот же день смерть заметила, что теперь она уже не повредит численности семейства Коперецких, и сразила своей косой Коперецкого — сеньора в Меране; в Крапец телеграмма пришла вечером, и владыка Крапеца стал теперь не только отцом, но и богатым вельможей.
На крестины в Крапец приехал и старик Ности. По окончании торжества он доверительно спросил зятя:
— Читаешь ты когда-нибудь газеты?
— Зачем это мне? — удивился Коперецкий.
— Если б читал, то знал, что бонтойский губернатор погорел. Обнаружились большие злоупотребления с регулировкой реки, а он был при этом правительственным комиссаром. Пришлось ему подать в отставку. Позавчера премьер-министр отвел меня в сторонку, как самого старшего и влиятельного депутата Бонтойского комитата[20], и попросил порекомендовать кого-нибудь, вернее, предложил подумать несколько дней, и тогда, если я найду подходящего человека, которого примет и так называемая клика Ности в комитате, то он назначит его.
— Ну, а мне-то какое дело?
— А такое, сынок, что я ведь тебя хочу предложить!
— Да неужто? — Коперецкий часто задышал, и лицо его просияло.
— А почему бы нет, позволь тебя спросить?
— Спасибо, дорогой папенька, — сказал он, размякнув, — но разве я гожусь для этого?
— На тебе и ментик сидит недурно, и хитрости тебе не занимать, а теперь и состояния хватит.
— Вот это еще вопрос. Боюсь, что этот маньяк Исаак Израиль подаст на меня в суд из-за пражского наследства, суд может тянуться годами, а тогда уж на черта траве расти, коли лошади подохли. Словом, денег у меня не будет, и я никуда не смогу податься.
— В таком случае губернаторство еще более пригодится.
Получишь пражское наследство — губернаторство добавит к нему почета и уважения, а не получишь — и на хлеб пригодится. Губернатор ведь одновременно и правительственный комиссар по регулировке реки, и все это вместе дает около девяти тысяч форинтов. Коперецкий прищелкнул языком.
— Ты самый золотой тесть в мире!
— А ты скоро не суди, потому что и мое предложение имеет цену.
— А именно?
— Ты обязан вывести в люди своего шурина.
— То есть Фери? Гм, это нелегкое дело.
— А надо сделать.
— Службу какую-нибудь подыскать?
— Нет для него подходящей службы на свете, — разве только предложат стать вице-королем Ирландии. Истинного барина из него сделать хочу, вельможу.
— Значит… юбка?
— Да.
— Ты высмотрел уже кого-нибудь?
— Да. Только вы с Вильмой должны все дело сладить. А как взяться за него, узнаете потом.
— Постараюсь, — сказал Коперецкий, — хотя это и бессовестно. Ты плохо воспитал сына. Яблочко от яблони далеко упало.
— Плохая поговорка, — недовольно ответил Ности. — Ежели яблоня стоит на холме, то и яблочко далеко вниз покатится, а как выровняешь почву, то катиться ему некуда.
— И то верно, — согласился Коперецкий. — А кто эта девица?
— Одна американка.
— Так нам что, в Америку надо поехать?
— Нет, нет. Господь, видно, смилостивился над нами, видя нас в крайней нужде, и принес ее к нам, точно жареного голубя, опустил прямо посередке Бонтойского комитата. Грех было бы не воспользоваться этим. Дай слово, что, если я сделаю тебя бонтойским губернатором, ты властью своей, хитростью и разными уловками будешь поддерживать эту затею. А губернатор в наших краях великая сила, немало может сделать и губернаторша. Коперецкий протянул большую костистую руку.
А судьба, будто ей больше делать нечего, как только обслуживать барона Коперецкого, устроила так, что на другой день, после крестин, когда старший Ности, вернувшись в Будапешт, пришел в парламент, первый человек, с которым он столкнулся в коридоре, был премьер-министр.
— Ого! Стой-постой, не задави, — пошутил премьер. — А впрочем, мне нужно сообщить тебе кое-что. Позавчера приезжала делегация из твоего комитата и попросила назначить губернатором графа Топшиха. Есть у тебя какие-нибудь возражения? Однако угости сперва сигаретой.
— Да, есть. Прежде всего он клерикал, кроме того, великий интриган, хитрый и ненадежный человек.
19
Sacre-coeur — католическое религиозное общество, создавшее повсеместно, в том числе и в Венгрии, пансионы для девиц из знатных и богатых семейств.