— Никакого ключа сюда не присылали, — доложил портье. — Все письма и пакеты, что приходили, я, как вы и соблаговолили приказать, отправил в Крапец.
— Вот уж комедия так комедия. Какого ж черта я теперь делать буду?
— О каком ключе-то речь? — спросил Бубеник.
— Откуда я знаю. Министр внутренних дел сказал мне, что пришлет ключ сюда и чтобы я без него не уезжал.
— Умнее всего, ваше высокоблагородие, зайти к нему с утра и спросить.
— Ничего другого не остается.
Наутро Коперецкий отправился в Крепость[35], но ему удалось поговорить только со статс-секретарем, которому он и доложил, что не получил пока ключа, обещанного министром внутренних дел. Статс-секретарь позвонил и послал своего секретаря к какому-то советнику узнать о судьбе ключа, а сам тем временем любезно побеседовал с Коперецкий (статс-секретарь был сердечный, добродушный человек). Затронув вопрос о смутном положении в комитате, он предупредил, что путь Коперецкого отнюдь не усыпан розами, однако падать духом не следует.
— Я буду осторожен.
— Это никуда не годится! И что это тебе в голову пришло? Ведь губернатор не что иное, как кусок министерской кожи, годный на ремни. Осторожным, дружок, может быть только министр внутренних дел, и вся его осторожность заключается в том, что у него есть губернатор. Ежели губернатор совершил умный поступок, это заслуга министра внутренних дел, а ежели натворил глупости, это ошибка губернатора. Поэтому разумнее всего, чтобы губернатор ничего не делал, спокойно покуривал чубук и все предал на волю волн. Венгрия становится страной донесений. Губернатор пишет донесения обо всех чрезвычайных событиях, и самый лучший губернатор тот, который меньше всего пишет донесений, а самый лучший комитат тот — из которого меньше всего приходит бумаг. Вот что ты, пожалуйста, намотай себе на ус. Ну и второе, то, что я сказал тебе… Был ты когда-нибудь исправником?
— Нет, не был.
— А я вот был, причем в те времена, когда еще не отменили «vigmti quinque solidos» [36], и видел, как устраивались провинившиеся: поверх штанов они надевали еще одни толстенные штаны. Так вот заруби себе на носу, что ты и есть те самые верхние толстые штаны министра внутренних дел.
У Коперецкого даже голова закружилась от этого разговора но тут, по счастью, вернулся секретарь и доложил:
— Ключ еще на той неделе был отправлен в «Английскую королеву» на имя бонтойского губернатора.
Ну, это и впрямь что-то роковое! Коперецкий помчался обратно к себе в гостиницу и потребовал ключ у портье. Тот поклялся небом, землей и светом своих очей, что никакого ключа не видал; все перерыл в своем закутке, но тщетно. Коперецкий со злостью рвал на себе волосы, не зная, как теперь поступить. Вытащил из портфеля все письма из министерства, которые портье отправил за ним вслед и которые дома он только пробежал глазами. И вот в одном из них он прочел теперь: «К настоящему прилагается ключ». Письмо лежало в конверте, а ключа не было. Они размышляли с Бубеником, от чего может быть этот ключ и почему министр придает ему такое значение. Может быть, это ключ от комитатской управы? Но ведь комитатская управа не заперта. А даже если что-то и заперто, пусть очень необходимое, — не может же это служить причиной тому, чтобы он не поехал в Бонтовар; слесаря небось и там можно найти!
А поэтому, покончив с прочими делами, они на другой же день с утра пораньше отправились на вокзал и в шесть тридцать выехали в Бонтовар!
До Баратхазы ничего примечательного не случилось, а там, как и договорились, к ним должен был подсесть Малинка.
На станции была уйма людей, и все они шумно кинулись к поезду. Трудно было узнать в толпе Малинку, но вдруг он появился с маленьким саквояжем.
— Сюда, сюда! — закричал своим каплуньим голосом Бубеник. Услышав его, Малинка вскочил в купе.
— Ну, наконец-то вижу хоть кого-нибудь! — радостно воскликнул губернатор. — Я едва признал вас в этом наряде. Вы в нем ни дать ни взять чистокровный аристократ.
Малинка был в новом черном сюртуке a la Франц-Иосиф и в великолепно отутюженных серых брюках.
— Мне пришлось заказать себе этот костюм, — оправдывался Малинка. — А то я уж больно неказист был с виду. Секретарь хоть внешне должен быть под стать губернатору.
— Вы поступили разумно, — согласился барон, — сам Ферен Деак сказал одному губернатору, который предстал перед ними в поношенной одежде: «Люблю, когда губернатор так и светится, но предпочитаю, чтобы светились не брюки у него на коленях».
Укладывая саквояжик на плетеную полку, Малинка повернулся спиной к губернатору, и тот с удивлением заметил, что на одной из задних пуговиц сюртука болтаются серебряные дамские часики на золотой цепочке.
— Но вот от чрезмерной роскоши лучше все-таки воздержаться, amice, — заметил он, — ведь даже герцог Эстерхази не поступает, как вы, даже у него не висят часы поверх сюртука. Впрочем, в «Казино» рассказывали, будто герцог Вестминстерский повесил в конюшне банкнот в тысячу фунтов стерлингов, причем в рамке. Но конюшня-то запирается, а ваши часы любой бедняк может стащить незаметно. Не спорю, в этом есть своего рода grandezza [37], однако при нынешних обстоятельствах я не вижу необходимости так носить часы.
Бубеник весело ухмылялся, а бедняга Малинка смущенно уставился на губернатора и инстинктивно схватился за задние пуговицы. Там и в самом деле болтались часики. Очевидно, в тесноте зала ожидания он случайно зацепил их пуговицей и выдернул из чьего-то кармана, когда нагнулся, чтобы поднять с земли свой саквояж.
Они дружно расхохотались. Малинка вызвал кондуктора и передал ему часики, попросив разыскать в поезде их хозяйку.
— Ну, Малинка, однако, вы шельма и счастливчик! А теперь садитесь и рассказывайте, как обстоят дела.
— Да так, потихонечку, — ответил секретарь, пожимая плечами. — Неприятностей много!
— Ну, например.
— Например, со вчерашнего дня тухлые яйца стоят на рынке дороже свежих,
— А знаете, это очень неприятно, — сказал губернатор, качая головой. Малинка только кивнул в ответ.
— И я так думаю.
— А что говорит на это мой тесть?
— Он сделал все, что мог. И тем не менее встреча будет весьма прохладной.
— Это вы по тухлым яйцам судите?
— И по тухлым яйцам, а еще по тому, что ночью разломали триумфальные ворота, которые тесть вашего высокоблагородия поставил при въезде в город, в сущности, на наши деньги.
— Хорошенькое дело!
— Партия противника созвала вчера тайное совещание возле дома Тамаша Весели и постановила, что всеми способами будет препятствовать вашей губернаторской деятельности, если понадобится, прибегнет и к скандалам,
— А что же они имеют против меня?
— Рассказывать все?
— Смело вытряхивайте весь мешок.
— Говорят, что по умственным способностям ваша милость не стоит на той высоте, какая была бы желательна для управления таким комитатом.
— То есть что я глупый, невежественный мужлан? Ну, дальше, дальше.
— Что господин Ности уж лучше бы козла Йошку назначил губернатором, чем вашу милость.
— Ах, бедняга Йошка! — вздохнул губернатор. — Он уже пережил все это несколько дней назад, когда его укусил бешеный пес. А меня, видно, ожидает целая стая.
— Так оно и есть. Чернь взбудоражена, и во время торжественного въезда могут произойти серьезные неприятности. Что же касается торжеств в зале собрания там бояться нечего, разве что небольшой шум поднимется, станут глумиться или грубости выкрикивать.
— От этого голова не треснет, — задумчиво промолвил Коперецкий, — а вот яичницы не люблю.
— В зале комитатского собрания, — продолжал Малинка, — наших людей наберется уже порядочно, приедет вся родня Ности, за нас будут и люди нейтральные, осторожные, боязливые, те, что придерживаются выжидательной позиции, карьеристы; наконец, да члены крестьянского комитета, которым Ности платит поденно, чтобы кричали «ура». Безобразничать может только другая часть собрания. Но сюрпризы, конечно, не исключены, потому что среди оппозиционеров есть чертовски ловкие люди. Настроение, несомненно, против нас, а настроение — великая сила. Оно может сломить наших лучших людей. Так вышло и с оратором, который должен был. произносить приветственную речь, с господином старшим нотариусом Тамашем Вером. Вчера у него неожиданно полип оказался в горле, и теперь придется оперировать.