Он двигался дальше. В кухне стоит пряный запах специй: корица, кардамон, мята, тимьян в стеклянных склянках, но сквозь пикантную смесь остро проклевывался запах малышки. Вот оно. Вид на величественную гору Мак-Кинли открывался прямиком с кожаной софы, что стояла у панорамного окна. Поверхность была истертой, в складках кожи затерялись ошметки долгожданного тепла. Призрак стоял перед ним, совсем, как во плоти. Казалось, подойди ближе, и он сможет прижаться губами к босым ступням, пленить в грубой хватке хрупкие кисти, зарыться лицом в часто вздымающуюся девичью грудь. Спросить, снилось ли ей что-нибудь приятное, прежде чем зажать рот, сгрести в охапку и исчезнуть в ледяном водовороте зимней ночи.
Для него наблюдать за призраком добычи было действием почти что сакральным. Ничто так не завораживает, как недостижимое. С этим не сравнится ни журчащий ручей, полный горной воды, ни языки кровавого пламени, ни бескрайнее звездное небо с миллиардами неизведанных миров, на которое он до сих пор часто заглядывался в знак последних крупиц собственной человечности.
Теперь, когда эфемерный образ обрел целостность на кожаной софе, он видел неуловимые очертания в каждой тени, на каждой ступени лестницы и в высоком дверном проеме. Но вот что-то острое, нехорошее вклинилось в сияние розового золота. Покой был нарушен, безопасность разорвана в клочья. Ее увозят, увозят прочь. Воздух посолонел от мучнистого запаха слез. Он заскрежетал зубами, целясь уловить причину перемены, предельно сосредоточился, и наконец-то перед ним вспыхнула и тут же погасла картинка, повергшая его красавицу в такую печаль. Густая вечнозеленая поросль. Острая, уродливая современная башня за серым полотном моря. Штат Вашингтон.
Истина была настолько очевидной, что не нуждалась в дальнейшем подтверждении.
Он вернулся в реальность, к застывшим вокруг него Деналийцам. Тихо завибрировал телефон, но никто, казалось, не обратил на него внимания. Глава клана устало взглянула на него из-за завесы белоснежных волос, и в складках ее тяжелых век он прочел долгожданную обреченность. Во рту сделалось елейно от предвкушения победы.
Деметрий Вольтури широко улыбнулся, и ощутил, как по позвоночнику Тани Денали пробежал мороз. Она знала, что он знал. Гонка началась, и он мог наконец-то прервать обет молчания.
— У тебя чудесный домик, преступница, — произнес он. Голос был хриплым и грубым от долгой спячки. — Обжитый. Бессмертные не умеют так привязываться к местам. Ты привела сюда человека, да, преступница? Тогда зачем же увела обратно? Здесь ей было хорошо, а теперь она тоскует. Каждая стенка, каждая доска здесь говорит, что кто-то пропал. Дом плачет по ней, а она по дому.
Таня поползла вниз по каминной стенке, словно беспомощная смертная женщина. Он подхватил ее за талию, почувствовав, как она напряглась в его руках. Он наклонился над ней, словно коршун над лебедью, и спокойно произнес утешительную речь. Ей не о чем печалиться. Он будет нежен с ее подопечной. Он питает особую привязанность к тем, кого ищет долго и упорно. И, в отличие от Тани, он ни за что не забудет о ней, не забудет до тех пор, пока еще бьется и зовет его ее сердце.
Деметрий выпустил Таню, расправил плечи. Все его тело пело от предвкушения погони, снег снаружи завывал, как сотня гончих псов. Он с трудом сохранял человеческий облик, но уже совсем скоро можно будет забыть о приличиях. Осталось только попрощаться с обреченными Деналийцами. Он, может быть, и безжалостен, и аморален, но всегда оставался и остается поборником хороших манер.
— Отправляемся, господа. Мы явились незваными и неприлично задержались. А хозяевам нужно время и одиночество, чтобы достойно оплакать их человека.
Феликса и Хайди не нужно было упрашивать дважды. Они сорвались с места, исчезли в синей глубине леса, неуловимые, как зловещие тени, мелькнувшие в полночный час по потолку. Деметрий чуть-чуть задержался. Он поманил Таню на порог, подцепил пальцем за подбородок, как будто это он был главой клана, а она — слугой. Изводимый желанием, он прошептал ей на ухо последнюю угрозу. Если она снова посмеет прервать его охоту, он сожжет всю ее семью, медленно, палец за пальцем, оставив ее напоследок.
Хорошо бы, конечно, проучить ее так, как делали в его родной древней Греции, содрать с нее одежду, опозорить перед застывшей на местах семьей. Однако для таких грубых методов наказания он слишком долго занимался самообразованием. К тому же, в конце гонки его ожидает куда более лакомая награда. И чувствовать издалека ее боль, слышать краем уха ее мольбы о помощи будет преступнице втройне больней, чем сотня солдат вроде него.
Деметрий перебросил через плечо фалду мешавшегося плаща, убрал со лба смоляные кудри. Один прыжок — и вот он, покинув залитое желтым светом крыльцо, несется сквозь звенящий промерзший лес. В ушах все отчетливее раздавался грохот желанного сердца, очаровывал, подгонял, пробуждал дремавший в вековых жилах амок. Пусть красавица за много миль от него, но теперь он точно знает, куда следует двигаться — и он безошибочно, словно старый зверь, двинулся на Юго-Восток.
Спи спокойно, малышка Элизабета. Я уже в пути. Я спасу тебя от мучающей тебя неизвестности, от томлений молодой души, укрою от всех невзгод под черным плащом и полюблю, как никто другой.
Таня затворила за собой распахнутую дверь, но комната успела прозябнуть насквозь. Сквозняк обходил углы, на паркете таял тонкий слой снега. Присутствие стражи сковало каждому языки. Казалось, сам воздух замер и сгустился, как прозрачная смола; никто не сдвинулся с места, не бросился в погоню по ночному лесу, чтобы их остановить. Золото глаз стоявшей на крыльце Тани почернело, словно состарившись за миг. Блеск сменился безнадежной пустотой. Превратившийся в теплые лужи на кедровых досках снег не таял на ее ресницах — лишь равнодушно скрывал искаженное лицо матери, которая только что лишилась ребенка.
Бархатные обсидиановые мантии бесследно растворились в лесу — их короткий визит стал неотвратимым началом конца — в воздухе сквозила обреченность. Таня шагнула в дом и взмахнула ладонью с такой силой, что деревянная дверь с оглушительным треском встретилась со стеной; осколки оконного стекла захрустели под босыми ногами вампирессы; она не могла больше стоять и повалилась прямо в сверкающее крошево.
На западе набухали снежные тучи. Алые угольки дотлевали в внезапно ставшем ненавистном камине.
Над чащей простерлось лиловое небо. Снег густо падал, мгновенно заметая чужестранные следы. Еловые ветви, спеленутые в липкие белоснежные коконы, клонились к самой земле.
— Я надеюсь ты узнал все, что нам требовалось? В этих краях просто отвратительная погода.
Хайди нарочито небрежно стряхнула с капюшона шелковистые снежинки. Ее багровые глаза неотрывно следили за Деметрием, который замер на самом краю утеса. Вдалеке, в складках снежного покрывала, едва просматривался дом четы Денали. Внутри не горела ни одна из ламп, из трубы не вился дым. Надобность в видимости спокойствия отпала.
— Девочка жила там еще совсем недавно. Теперь ее там нет. Они увезли ее на восток. Это все, что мне нужно знать. — Его голос был тихим и хриплым, как уханье филина, и Хайди ощутила в ногах неверную, сладкую дрожь. В моменты прерванного молчания она всегда вспоминала их первую встречу, как он вытащил ее за волосы из бурелома, где она тщетно пыталась скрыться от пришедших в ее дом чужаков, как одним властным поцелуем доказал, что она навсегда нашла свой новый дом.