— Лиззи, моя родная, — она было попыталась занять то место, где только что сидел единственный человек, что, казалось, необъяснимым образом меня понимал. Я собралась с силами и перевернулась на другой бок, закрывая слезящиеся глаза.
— Таня, поговорим, пожалуйста? — дверь приоткрылась, и оттуда донесся голос Карлайла.
— Малышка, почему ты снова молчишь? Как ты себя чувствуешь, мышонок? — она не обратила внимания на доктора, а я последовала её примеру. Слишком устала. Слишком отвратительно она себя повела. Мне так стыдно, Алекс, прости…
— Лиззи нужен отдых, а с тобой мне нужно поговорить. Идем, — стальной голос доктора оказался совсем рядом, и я услышала грозное шипение Тани, которое мало напоминало вразумительный человеческий ответ. Еще бы. Теперь я вижу, как мало человеческого в ней осталось.
***
Мое тело превратилось в тюрьму. Одиночную камеру, обитую мягким поролоном, чтобы невозможно было себе навредить. Карлайл постарался на славу, и напичкал мой организм таким количеством таблеток, что я просыпалась еще более уставшей, чем была до этого. Зато никаких дурных, изматывающих снов. Тяжелые воспоминания приходили лишь после того, как я начинала сонно ворочаться, а вампиресса нежно окликала меня по имени или ласковому прозвищу. В такие моменты я замирала, как парализованная, крепко закрывала глаза и медленно позволяла воспоминаниям и мыслям наполнить разум, захлестнуть меня с головой.
Порой, когда речь Карлайла или Тани сливалась в неразборчивый гул, я забиралась так далеко в свои воспоминания, что переживала вновь каждую гадкую мысль, что посещала мою голову в моменты злости на родителей. Но чаще я видела живые воспоминания со счастливым братом и страдала от несправедливой судьбы, что его настигла. Мучительно переживая его потерю, я неосмотрительно позволила своему сердцу вновь подцепить надежду — ядовитый цветок, что способен погубить одним своим ароматом. Надежду, что новая семья заменит мне старую, что их безупречность, неуязвимость не позволят оставить меня одну, и холодные ласки окажутся теплее человеческих объятий.
Я ошибалась.
Мой дар привел убийцу в самолет. Но не по моей вине он учинил катастрофу, ведь мог банально выкрасть. Ежегодно в США бесследно исчезают сотни детей, и как бы несправедливо это не было по отношению к моим родным, в таком случае они хотя бы остались живы… Он мог заманить в свое логово баснословно прекрасной стажировкой в никому неизвестной музыкальной школе во Флоренции. Но выбрал то, что под стать его сути — расчетливую смерть. И тут не было моей вины. От этого понимания мне действительно становилось проще дышать, проще сражаться с эмоциональной бурей, проще выбираться на поверхность, чтобы в очередной раз проглотить гладкие капсулы и свернуться под мягким одеялом.
Таня бдела над моей постелью денно и нощно, и на душе было тошно оттого, что мне приходится её отталкивать своим вынужденным молчанием и холодностью. Горло действительно ужасно саднило, но вовсе не поэтому я предпочитала молчать. Я просто не могла подобрать правильных слов и боялась если не испортить, то как минимум обидеть женщину, что сделала для меня так много. Я не хочу, чтобы Таня чувствовала себя обязанной, чтобы её покровительские порывы исходили от давно тлеющего желания стать мне родным человеком. Возможно, мне следовало с ней поговорить, а не прятаться за мнимым саднящим горлом, но я слишком боялась размякнуть от ее любви и утонуть в гипнотическом шарме. Слишком больно она ударила меня в тот раз, когда с видом полнейшего превосходства спустила с небес на землю после хоть и не первого, но и не такого серьезного промаха. Теперь я знала, какой она может быть в момент ярости и больше не хотела становиться причиной ее исступления. То, что она все еще была здесь, говорило мне о многом, и хоть и молчаливо, но я очень сильно это ценила.
Слишком часто я начинала оплакивать Арчи, просто потому, что не могла со спокойной душой мириться с тем, как он погиб. Почти всегда Марвел была рядом, но вовсе не пыталась успокоить меня полуправдивыми увещеваниями или морозными объятиями. Она лишь держала меня за руку, а как только мне становилось немного легче, подносила к губам стакан с водой или чаем. Казалось, в ее глазах плещется настоящая боль, которую она пропускает через себя вместе со мной, при виде меня, из-за меня. Наверное, было бы честно, если бы я позволила ей уйти, оставить меня в прошлом. Она и так подверглась огромному риску по моей милости, сменила привычный образ жизни на роль комнатной сиделки и как бы долго не убеждала меня в своей любви, я не могла ответить взаимностью просто потому, что ей всегда будет мало одной только меня.
Доктор Каллен, похоже, всласть использовал все прелести расширенной страховки для членов своей семьи, раз не спешил меня выписывать и ссылать за закрытые двери вампирского дома. И если Таней двигал материнский инстинкт, то Карлайла не отпускал врачебный. Так, я и приходила в себя: самовольный обет молчания, частые приступы агонии от воспоминаний промеж двух противоборствующих фронтов из властной материнский и отцовской фигур. Иногда мне просто хотелось побыть одной, обнять подушку и насладиться тишиной, но Таня или сменялась Карлайлом, или вообще не покидала моего общества. Моя тотальная холодности практически ее не задевала. По крайней мере, я на это надеялась.
— Поешь хотя бы суп. Я понимаю, что горло саднит, но тебе нужно переходить на твердую пищу. Ты сильно теряешь в весе. — Так звучал призыв Карлайла не пропускать очередной обед или ужин, сколько вообще сейчас времени?
Я перевела обреченный взгляд на мутный суп и смирилась с тем, что довольно удачно успею сесть здесь на диету. Если меня не разбомбит от лекарств.
— Ну же, Ли. Хочешь, я тебя покормлю? — Тане стала присуща дикая гиперопека, пока я находилась здесь, и я постаралась изобразить ужас на своем лице, наблюдая в изящной кисти больничную пластиковую ложку.
Пока она не зачерпнула суп и не начала изображать из меня младенца, я отвернулась, пряча голову в плечи. Несколькими часами ранее Карлайл снял фиксирующий воротник, и мне стало гораздо комфортнее и проще избегать взглядов матери.
— Пускай ест сама, Таня. Пора ей уже набираться сил, прежде чем возвращаться домой.
Домой. Мифическое слово, несущее в себе лишь ассоциативные очертания покатой крыши, огромных окон и мягкой мебели. Шарм создает новизна, уют — пышущий очаг. Но ни то, ни другое не соотносятся с семейным гнездышком. Даже облезлая скамейка и качели на заднем дворе у Мэнголда смотрелись более органично.
— Лиззи? Ты с нами? — Я перевела взгляд на голос доктора и устало вздохнула, с сомнением смотря на неидетифицирующуюся жижу в пластиковой тарелке. Ложку Таня вернула на место, прежде чем затаиться в кресле и выжидающе наблюдать со стороны. Жизнь под вампирским прицелом.
Суп оказался пресным и холодным. Я с трудом осилила несколько ложек, прежде чем заметила шоколадный десерт на краю подноса. Приторный, вязкий, но безумно приятный на вкус. По взгляду доктора я поняла, что он смирился с моим протестом насчет местной стряпни, но все же остался доволен тем, что я начала есть. Быть может, в скором времени меня отключат от всех этих иголок.
— Я принес из дома твой телефон. Судя по количеству сообщений, твои одноклассники здорово волнуются из-за твоего отсутствия. — И доктор вынул из нагрудного кармана мой смартфон, который я с радостью у него приняла. — К их сведению, приемные часы в больнице с двух до шести.
Я благодарно кивнула и уселась по-турецки, проверяя почту, читая десятки сообщений от Софи и несколько от Алекса. Алекс… У меня из головы совершенно не выходила сцена тем днем, и я до сих пор терялась от обилия чувств. Он нес собой нечто приятное; я до сих пор мечтала вновь почувствовать ту легкость, даже эйфорию от его присутствия. Но больше он здесь не появлялся, ведь отношение Тани к нему вряд ли поменялось.