Так как подданные существуют исключительно для государя, то любая его прихоть, один час счастья в его жизни не слишком дорого оплачены даже непрекращающимся горем десяти тысяч низкорожденных. В Германии и Франции, например, в известное время года крестьяне были обязаны приостанавливать полевые работы, чтобы не мешать фазанам и рябчикам выводить птенцов. Что за беда, если то и дело погибал весь урожай или часть его, если крестьянин не мог рассчитывать ни на возмещение убытков, ни даже на понижение налогов! Если ежегодно тысячи буквально умирали голодной смертью, то это нисколько не тревожило христианнейшего короля.
В тот самый год, когда Людовик XIV истратил миллионы на роскошные постройки, население Дофине питалось травой и корой, и в ответ на горе и отчаяние голодных в лучшем случае раздавалась ироническая фраза: «Что ж! Кора — пища недурная». Меню немецких крестьян очень часто состояло из одних этих лакомств. В городах дело обстояло не лучше, чем в деревнях. Даже больше: здесь нищета достигала крайнего предела. Из 1 1/4 миллиона нищих, насчитывавшихся во Франции в 1777 году, на один Париж приходилось 120 тысяч, то есть 1/6 всего населения столицы. Никогда социальные противоположности не выступали так наглядно. Одни умирали с голоду или жизнь их была медленной голодной смертью, а другие тонули в изобилии и — разлагались.
Трагизм положения еще увеличивался тем, что только незначительная часть буржуазии, дворянства и духовенства могла предаваться и в самом деле предавалась той безумной расточительности, в которой усматривали тогда характерный признак привилегированных классов. Хотя общество эпохи старого режима распадалось, по существу, именно на эти три главных сословия, однако внутри каждого из них существовали резкие противоположности, и только незначительные слои каждого из них могли участвовать в описанных «выгодах» абсолютизма.
Во Франции, например, дворянство состояло во второй половине XVIII века из 30 тысяч семейств, всего 140 тысяч человек, однако пользоваться благами режима могла только та часть, которая отказалась от своих прежних феодальных занятий и добровольно опустилась до уровня придворной знати, исполняя с виду обязанности преторианцев[11], а на самом деле лишь функции высших лакеев. Впрочем, и эта служба была лишь фиктивной. Но даже такой фикции было достаточно, чтобы придворная знать получала большинство синекур[12], которыми в каждой стране мог распоряжаться по собственному усмотрению самодержавный монарх и которые были одинаково чудовищны как по форме, так и по доходности. Вернее, подобная фиктивная служба была необходимым условием получения синекуры, тогда как истинные заслуги были мотивом для отказа в ней.
Так как положение придворной знати покоилось на мнимых заслугах, то отсутствие заслуг становилось постепенно главной добродетелью аристократии. Как монарх, так и дворянство имели лишь «прирожденные», а не «приобретенные» права. Доходы были связаны с титулом, а не с какой-нибудь деятельностью. Этим объясняется то обстоятельство, что в каждой стране сотни лиц занимали должности, существовавшие только ради получаемого жалованья. Истинная заслуга встречала презрение как добродетель плебейская. Из всего духовенства принимались в расчет только высшие сановники, все без исключения принадлежавшие к аристократии. Все их отличие от придворной знати выражалось в том, что их синекуры состояли в приходах. Как прибыльны порой были эти приходы, видно из того, что страсбургский кардинал Роган мог позволить себе «шутку»: добиться при помощи великолепного ожерелья стоимостью в 11/2 миллиона франков благосклонности Марии-Антуанетты — «шутку», инсценированную и использованную ловким мошенником.
Даже если допустить, что число лиц обоих этих сословий, кормившихся и одевавшихся по милости короля, постоянно возрастало ввиду того, что развивающаяся капиталистическая система производства отрывала все большее число аристократов от их прежних феодальных занятий, заставляя их путем интриг и подхалимства оспаривать друг у друга падавшие с королевского двора куски, если, повторяем, допустить даже это, то все же не следует упускать из виду, что всегда речь шла в лучшем случае о нескольких десятках тысяч из обоих этих сословий, то есть совершенно ничтожном слое населения. И то же верно и относительно буржуазии. Здесь также речь шла о чрезвычайно тонком пласте, именно о представителях финансовой буржуазии. Промышленный капитал не идет в счет, так как производство все еще носило преимущественно мелкий характер.