Итак, достаточно сказать, что плавание было успешным и спокойным, так как команда состояла из терпеливых людей, очень склонных к дремоте и безделью и почти не страдавших недугом мышления — душевным заболеванием, неизменно порождающим недовольство. Гудзон погрузил обильный запас джина и кислой капусты, и каждому матросу разрешалось мирно спать на своем посту, если только не дул ветер. Правда, в двух, трех случаях проявилось легкое недовольство неразумным поведением командора Гудзона. Так, например, он не желал убавлять парусов при легком ветре и ясной погоде, что самые опытные голландские моряки считали определенным вызовом погоде или предвестником ее ухудшения. Больше того, он поступал как раз наперекор древнему и мудрому правилу голландских мореплавателей, которые вечером всегда убирали паруса, клали лево руля и завалились спать; благодаря этим предосторожностям они хорошо отдыхали за ночь, были уверены, что будут знать на следующее утро, где они находятся, и почти не подвергались опасности наткнуться в темноте на материк. Гудзон запретил также морякам надевать больше пяти курток и шести пар штанов под предлогом, что им следует, быть более подвижными; ни одному человеку не разрешалось взбираться на мачту и возиться с парусами, держа трубку в зубах, как это неизменно принято у голландцев до настоящего времени. Все эти обиды, хотя и могли на мгновение нарушить прирожденное спокойствие голландских матросов, оказывали лишь преходящее влияние; моряки ели до отвала, пили, сколько влезет, и без всякой меры спали. Находясь под особым покровительством провидения, корабль благополучно достиг берегов Америки: там, после того, как судно несколько раз приближалось к берегу, удалялось от него и снова шло прежним курсом, оно 4-го сентября вошло, наконец, в величественную бухту, которая и сегодня расстилает свою широкую гладь перед городом Нью-Йорком и которую до тех пор не посещал ни один европеец.
Правда — и это обстоятельство мне небезызвестно — в одной апокрифической книге путешествий, составленной неким Хеклутом,[145] приведено письмо, написанное Франциску I неким Джованни или Джоном Вераццани,[146] из которого некоторые ученые склонны сделать вывод, что европейцы посетили чудесную бухту почти на столетие раньше путешествия предприимчивого Гудзона. Этому сообщению (хотя оно и было встречено с одобрением некоторыми здравомыслящими и учеными людьми) я совершенно не верю, притом по нескольким веским и существенным причинам. Во-первых, потому, что при тщательном изучении можно обнаружить, что приведенное Вераццани описание так же подходит к Нью-Йоркской бухте, как к моему ночному колпаку. Во-вторых, потому, что этот Джон Вераццани, к которому я начинаю питать самую лютую злобу, уроженец Флоренции; а всем известно низкое коварство этих флорентийских лежебок, с помощью которого они похитили лавры из рук бессмертного Колона (обычно называемого Колумбом) и наделили ими своего пронырливого земляка Америго Веспуччи. Я не сомневаюсь, что они способны ограбить и знаменитого Гудзона, отняв у него честь открытия этого прекрасного острова, украшенного городом Нью-Йорком, и приписав ее себе, вместе с незаконно присвоенной заслугой открытия Южной Америки. В-третьих, я высказываюсь в пользу притязаний Хендрика Гудзона, поскольку его экспедиция, будучи воистину и полностью голландским предприятием, отплыла из Голландии; и пусть другая сторона приводит любые доказательства, я отвергну их, как незаслуживающие моего внимания. Если этих трех причин недостаточно, чтобы удовлетворить всех жителей нашего старинного города, то я могу лишь сказать, что они недостойные потомки своих почтенных голландских предков и совершенно не стоят того, чтобы люди тратили силы для их убеждения. Итак, права Хендрика Гудзона на его знаменитое открытие полностью доказаны.
В нашей семье сохранилось предание, что когда великому мореплавателю посчастливилось увидеть этот очаровательный остров, он в первый и единственный раз в своей жизни высказал явные признаки удивления и восхищения. Говорят, он обернулся к штурману Джуэту и, указывая на этот рай Нового Света, произнес следующие замечательные слова: «Смотри! Там!» После чего он выпустил такие густые облака табачного дыма (как он всегда имел обыкновение делать, когда был особенно доволен), что с корабля тотчас перестали видеть землю, и штурману Джуэту пришлось ждать, пока ветер рассеет непроницаемый туман.
«Это было действительно, — говаривал мой прапрадедушка, хотя, по правде, я никогда не слышал его, ибо он умер, как легко догадаться, до того, как я родился, — это было действительно местечко, которым взор мог вечно упиваться, открывая для себя все новые нескончаемые красоты». Остров Манна-хата[147] широко расстилался перед ними, как сладостное фантастическое видение или прекрасное создание искусного чародея. Его нежно-зеленые холмы мягко возвышались один над другим, увенчанные могучими, пышно разросшимися деревьями. У некоторых из них сужающаяся кверху крона была обращена к восхитительно прозрачным облакам; другие, отягощенные зеленым бременем вьющихся растений, пригибали свои ветви к земле, покрытой цветами. Пологие склоны холмов в буйном изобилии поросли дереном, сумахом и диким шиповником, алые ягоды и белые цветы которого ярко сверкали среди темной зелени окружающей листвы; тут и там клубы дыма, поднимаясь над маленькими долинами, открывавшимися в сторону моря, казалось, обещали усталым путешественникам ласковый прием со стороны их ближних. Когда они стояли, с восторженным вниманием вглядываясь в представшее их взору зрелище, из одной долины появился краснокожий мужчина; над его головой развевались перья. В молчаливом изумлении он некоторое время созерцал прекрасный корабль, державшийся на воде, как стройный лебедь, плывущий по серебряному озеру, затем испустил военный клич и, подобно дикому оленю, стремительно бросился в лес, к крайнему удивлению флегматичных голландцев, которые за всю свою жизнь ни разу не слышали такого крика и не видели таких прыжков.
Я не буду говорить о том, как происходило общение между нашими искателями приключений и дикарями, о том, что последние курили медные трубки и ели коринку, о том, что они принесли большой запас табаку и устриц, о том, как они застрелили одного из членов судовой команды и как его похоронили, ибо все это я считаю для моей истории несущественным. Проведя в бухте несколько дней, чтобы покурить на досуге трубки и отдохнуть после морского плавания, наши путешественники снялись с якоря и отважно поднялись вверх по течению могучей реки, впадавшей в бухту. Эта река, по слухам, была известна дикарям под названием Шатемук, хотя в небольшом прекрасном историческом труде, опубликованном в 1674 году Джоном Джосселином,[148] джентльменом, нас уверяют, что она называлась Мохеган,[149] и господин Ричард Блум, писавший несколько позже, утверждает то же самое, так что я сильно склоняюсь в пользу мнения этих двух почтенных джентльменов. Как бы там ни было, эта река называется теперь Гудзон, и в верхнем ее течении проницательный Хендрик почти наверняка надеялся найти столь упорно разыскиваемый проход в Китай!
145
Хеклут, Ричард (1552–1616) — английский историк и географ, автор книги «Различные путешествия касательно открытий Америки» (1582).
146
Вераицани, Джованни (1480–1527) — флорентийский мореплаватель, первым из европейцев побывавший в нью-йоркской бухте на корабле «Дофин» в 1524 г., о чем он сообщает в письме к французскому королю Франциску I (1494–1547), опубликованном в 1556 г.
147
Остров Манна-хата (ныне Манхаттан) — остров, на котором расположена в настоящее время центральная часть Нью-Йорка. В 1626 г. был «куплен» у индейцев за побрякушки стоимостью в 24 доллара первым губернатором Нового Амстердама Петером Минюйтом.
148
Джосселин, Джон (XVII в.), — английский писатель, прожил много лет в английских колониях Северной Америки, автор двух книг о Северной Америке, изданных в Лондоне: «Редкости Новой Англии» (1672), «Отчет о двух путешествиях в Новую Англию» (1674), которые Ирвинг использовал в своей «Истории».
149
На карте Огилва эта река изображена также под названием Манхаттан, Ноордт, Монтень и Мауриниус.