И только однажды забывает Ирвинг о героикомическом духе своей книги. Вместе со своим патриархально-трогательным Никербокером Ирвинг любуется картиной, открывающейся во время путешествия Питера Стайвесанта вверх по Гудзону: «Рука цивилизации еще не уничтожила темные леса и не смягчила характер ландшафта; торговые суда еще очень редко нарушали это глубокое и величественное уединение, длившееся столетиями. Тут и там можно было увидеть первобытный вигвам, прилепившийся к скале в горах, над которым в прозрачном воздухе поднимался клубящийся столб дыма; однако вигвам стоял так высоко, что крики индейской детворы, резвившейся на краю головокружительной пропасти, доносились столь же слабо, как песня жаворонка, затерянного в лазурном небосводе. Время от времени дикий олень появлялся на нависшей вершине скалистого обрыва, робко смотрел оттуда на великолепное зрелище, расстилавшееся внизу; затем, покачав в воздухе ветвистыми рогами, он прыжками мчался в лесную чащу» (VI, III). Красота любимой реки Ирвинга контрастирует с «нашим вырождающимся веком», разрушившим очарование дикой природы Америки.
Романтическое противопоставление близкой к природе жизни индейцев буржуазному обществу отличает многие разделы «Истории». Молодого Ирвинга волновала трагическая судьба американских индейцев. Требование белых колонизаторов «Дикарь должен уйти» получило позднее еще более откровенное выражение: «Хорош только мертвый индеец». Шло поголовное истребление американских аборигенов.
Страницы «Истории Нью-Йорка», посвященные индейской проблематике, особенно глава V первой книги, открывают целую линию в творчестве Ирвинга — обличение жестокостей и несправедливостей, совершавшихся белыми колонизаторами на протяжении всей истории так называемой «цивилизации» Америки, в результате которой «вкусившим просвещения дикарям нашей страны любезно разрешают жить в негостеприимных северных лесах или в непроходимых дебрях Южной Америки».
Писатель верил в прирожденную доброту индейцев и горячо выступал против обычая жителей пограничных с индейцами районов винить во всем «кровожадных краснокожих». Эти мысли, высказанные сначала в «Истории Нью-Йорка», получили в дальнейшем развитие в двух очерках, опубликованных в 1814 г. и вошедших затем в «Книгу эскизов» Ирвинга («Черты индейского характера» и «Филипп Поканокет»).
«Поступь цивилизации оставляет за собой следы, пропитанные кровью аборигенов», — писал Ирвинг в очерке «Филипп Поканокет», и эти слова лучше всего передают суть национальной политики американских властей, которые стремились получить земли индейцев, но без самих индейцев. «Первые королевские дарственные грамоты на землю в Новом Свете даже не содержали упоминания о коренном населении, жившем на этой земле, словно речь шла о совершенно необитаемых пространствах. Поселенцы всячески старались как можно скорее создать такое приятное для себя положение», — читаем мы в книге одного из виднейших деятелей американской компартии Уильяма Фостера.[533]
Сатирически обосновывая ссылками на труды знаменитых европейских юристов «право открытия», по которому европейцы захватили Америку, Ирвинг устами премудрого Никербокера заявляет, что для установления означенного права достаточно лишь доказать, что Америка была тогда совершенно необитаема. И так как индейские авторы, естественно, не выступили с противоположной точкой зрения, это обстоятельство признавалось полностью установленным и принятым, а населявшие страну животные двуногой породы были объявлены простыми каннибалами и гнусными уродами.
Право открытия, подкрепленное правом собственности и правом истребления тех, кто покушается на эту собственность, лежит, как убедительно показывает честный Никербокер, в основе американской законодательно-правовой системы.[534] Ирвинг предлагает соотечественникам представить себе, что бы они испытали, если бы некие предприимчивые обитатели Луны, явившись на Землю, поступили бы с ними так же, как белые колонизаторы Нового Света — с индейцами.
С острым сарказмом описывает Ирвинг процесс «цивилизации» американских индейцев: «Стоило, однако, милосердным жителям Европы узреть их печальное положение, как они немедленно взялись за работу, чтобы изменить и улучшить его. Они распространили среди индейцев такие радости жизни, как ром, джин и бренди, — и мы с изумлением узнаем, сколь быстро бедные дикари научились ценить эти блага; они также познакомили их с тысячью средств, при помощи которых облегчаются и исцеляются самые застарелые болезни; а для того, чтобы дикари могли постичь благодетельные свойства этих лекарств и насладиться ими, они предварительно распространили среди них болезни, которые предполагали лечить. Благодаря этим мерам и множеству других, положение злополучных дикарей отменно улучшилось; они приобрели тысячу потребностей, о которых прежде не знали; и так как больше всего возможностей испытать счастье бывает у того, у кого больше всего неудовлетворенных потребностей, то они, без сомнения, стали гораздо счастливее» (I, V).
Характерно, что одно из наиболее ярких обличений способов распространения цивилизации белых Ирвинг исключил из последующих изданий «Истории». Общая картина получалась столь неприглядной, что стареющему писателю она показалась чересчур резкой: «Благодаря общению с белыми индейцы что ни день обнаруживали удивительные успехи. Они стали пить ром и заниматься торговлей. Они научились обманывать, лгать, сквернословить, играть в азартные игры, ссориться, перерезать друг другу горло, — короче говоря, преуспели во всем, чему первоначально были обязаны своим превосходством их христианские гости. Индейцы обнаружили такие изумительные способности к приобретению этих достоинств, что по прошествии столетия, если бы им удалось так долго выдержать непреодолимые последствия цивилизации, они, несомненно, сравнялись бы в знаниях, утонченности, мошенничестве и распутстве с самыми просвещенными, цивилизованными и правоверными народами Европы» (I, V). Все это рассуждение отсутствует в поздних изданиях книги Ирвинга.
Молодой Ирвинг задолго до великого американского сатирика Марка Твена высмеял высадку у Плимутского камня отцов-пилигримов, прибывших первыми в Новую Англию и бросившихся сначала на колени перед богом, а затем на дикарей. «Ваши предки ободрали его живьем, и я остался сиротой»,[535] — гневно обратился Марк Твен к потомкам почитаемых в Америке отцов-пилигримов, напоминая о трагической судьбе американского индейца. Ирвинг столь же резко высмеивал расистские рассуждения по поводу цвета кожи у индейцев: «Обладать кожей медного цвета — это все равно, что быть негром; а негры — черные, а черный цвет, — говорили благочестивые отцы, набожно осеняя себя крестным знамением, — это цвет дьявола!» (I, V). Природа комического в «Истории Нью-Йорка» связана с раблезианской и стернианской традициями, оживающими на лучших страницах книги Ирвинга. Подвиги героев Рабле нередко возникают перед умственным взором летописца Никербокера: прожорливость армии Вон-Поффенбурга сравнивается с аппетитом Пантагрюэля; большой совет Новых Нидерландов, под которым подразумевается американский конгресс, ведет нескончаемые дебаты по поводу того, как лучше спасти страну от неприятеля и в конце концов решает «защитить провинцию тем же способом, каким благородный великан Пантагрюэль защитил свою армию — прикрыв ее языком», а свою чернильницу Никербокер сопоставляет с огромной чернильницей Гаргантюа.
Раблезианский юмор особенно ощущается в первой половине «Истории», в картинах быта первых американских колонистов. Судно «Гуде вроу» («Добрая женщина»), на котором прибыли первые голландские поселенцы в Америку, имело формы женщины своей страны. Подобно общепризнанной первой красавице Амстердама, по чьему образу его создали, оно было тупоносое, с медной обшивкой подводной части, а также небывало громадной кормой! Не удивительно, что сравнение широкобрюхого корабля с женской фигурой вызвало возмущение наиболее строгих блюстителей нравственности в Америке.
533
Уильям З. Фостер. Очерк политической истории Америки. Изд. 2. М., Изд-во иностранной литературы, 1955, стр, 63.
534
В пародийных целях Ирвинг пользуется многочисленными ссылками на ученые труды европейских юристов, подтверждающие право собственности американских колонистов на земли индейцев. При этом писателю даже не приходилось что-либо менять в рассуждениях тех или иных юристов XVII–XVIII вв. «Мы не можем не восхищаться умеренностью притязаний английских пуритан, первыми прибывших в Новую Англию, — пишет швейцарский юрист Э. Ваттель в своей книге «Закон наций», на которую неоднократно ссылается Ирвинг. — Хотя они привезли с собой королевские грамоты на владение этими землями, они покупали у диких те участки, на которых хотели селиться» (I, 18, 209).