Итак, чего я от тебя хочу и ради чего тебя призвал — дело, д ля вас важное: предотвратить это бедствие. И нет тут другого пути, только если ты станешь нашей любви возницею и попечешься, дабы огонь, хорошо спрятанный, не был обнаружен. Я вручаю себя тебе, отдаю и предаю; услужи нашей любви, чтобы не разгорелась еще сильней от препятствий. Позаботься, чтоб мы могли встретиться, — от этого быстро уймется пыл и станет сносней. Ты знаешь все входы в дом; знаешь, когда мужа не бывает; знаешь, как можно меня провести внутрь. Надобно следить за его братом — он в этих делах слишком проницателен и Лукрецию стережет ревностно, будто он ее брат, все слова, ею оброненные, все кивки, всякий раз, как она вздохнет или прочистит горло, каждый кашель и смешок{75} внимательно наблюдает. Надобно от него отделаться, а без тебя это не выйдет. Итак, будь здесь, и когда муж намерится уйти, извести меня и отвлеки остающегося брата, чтобы не был сторожем подле Лукреции и не призвал других сторожей: тебе он поверит и, может статься, — да позволят боги! — поручит тебе эту должность. Если ты ее получишь и мне пособишь, как я надеюсь, то дело сделано. Ведь ты сможешь, пока другие спят, пустить меня тайно и неистовую любовь унять.
Какие из этого происходят выгоды, я полагаю, твоему благоразумию ясно видно. Во-первых, соблюдешь честь семейства, утаив любовь, которая если станет явной, то на ваше бесславие; родственнице своей сохранишь жизнь, а Менелаю сбережешь жену — ведь не столько ему вреда, что на одну ночь она будет моею при общем неведении, как если на глазах всего народа лишится он ее, за мною последовавшей. Римского сенатора супруга, Эппия, за гладиатором следом в Фарос, к Нилу пошла и к Лага стенам знаменитым{76}. Если же Лукреция решит последовать за мною, знатным и могущественным, — какой позор вашему дому! какое народу посмешище! и не только ваше, но всего города бесславие. Возможно, кто-нибудь скажет: лучше истребить железом или извести ядом женщину, чем позволить ей такое. Но горе тому, кто оскверняется человеческой кровью или большим преступлением отмщает меньшее!
Не увеличивать следует зло, но умалять; из двух благ нам надлежит выбирать лучшее, а между злом и благом — благо, но из двух зол — то, что меньше.
Всякий путь полон опасностей, но тот, что я указываю, менее опасен: на нем ты не только о своей родне позаботишься, но и мне поможешь, почти обезумевшему при виде того, как из-за меня терзается Лукреция. Лучше бы мне познать ее ненависть, чем тебя просить!.. Но мы здесь, дело пришло к тому, что если твое искусство, твое попечение, твое остроумие не управят наш челн, не останется надежды на спасение. Помоги же ей и мне и сбереги твой дом от позора; не думай, что я неблагодарный. Ты знаешь, как много я могу у императора: что ни попросишь, все выполню. А всего прежде обещаю и даю тебе слово, что ты станешь пфальцграфом и все твое потомство будет обладать этим титулом. Лукрецию и себя, и нашу любовь, и славу нашу, и честь твоего рода я предаю тебе и твоей верности препоручаю{77}: ты судья, все от тебя зависит. Решай же, что сделаешь: ты и спасти можешь все, и погубить».
Улыбнулся, слыша это, Пандал и, немного помедлив, ответил: «Знаю я об этом, Эвриал; лучше бы так не случилось! Но дело, как ты сказал, дошло до того, что надобно мне сделать, как ты велишь, коли я не хочу, чтобы наш род был удручен бесчестьем и вышел великий позор. Пылает эта женщина, как ты сказал, и не властна над собою, и если я не помогу, пронзит себя железом или бросится из окна; уж ни о жизни, ни о чести нет ей заботы.
Она сама открыла мне свою страсть. Я противился, попрекал, силился унять ее огонь и ни в чем нс успел: все для нее ничтожней тебя, нет ей печали, кроме тебя, ты постоянно в ее думах; тебя ищет, тебя желает, о тебе одном мыслит; часто, обращаясь ко мне, говорит: „Послушай, пожалуйста, Эвриал". Так изменила ее любовь, что она уж и не выглядит собою{78}. Какая жалость, какая печаль! Раньше не было в городе женщины целомудренней и благоразумней Лукреции. Удивительно, какую власть над человеческими душами природа дает любви.