Как скоро он запечатал письмо, взяла его сводня и поспешила к Лукреции. Застав ее в одиночестве, она говорит: «Эти слова тебе шлет самый знатный и могущественный любовник из всего императорского двора и с великою мольбою просит тебя над ним сжалиться». Была эта женщина известна сводничеством, и Лукреция о том знала, и тяжело ей было снести, что отрядили к ней женщину с дурной славой. И, оборотившись к ней: «Какая, — говорит, — бесстыдная дерзость в этот дом тебя привела? какое безумие убедило предстать предо мною? Ты входишь в знатные дома, ты дерзаешь искушать могущественных матрон и осквернять законные браки? Я насилу удерживаюсь, чтоб не надрать тебя за волосы{46}. Ты мне подаешь письмо? ты со мной заговариваешь, ты ко мне обращаешься? Если бы я не думала больше о том, что мне подобает, чем о том, что тебе причитается, ты бы у меня наперед не носила любовных записочек. Поди-ка живей, ведьма, и свои письма прихвати с собою; или нет, дай я их порву и брошу в огонь». И, выхватив бумагу, разрывает ее в клочки и, истоптав ногами и плюнув на нее, кидает в золу. «Вот так, — говорит, — и тебя следовало бы наказать, сводница, скорее огня достойная, чем вина! Убирайся же скорее, чтобы муж мой тебя не застал и не проучил так, как я пожалела; да берегись еще раз явиться мне на глаза». Хоть женщина и боялась худшего, однако ведала обычаи дам и сказала себе: «Теперь ты пуще всего его хочешь, потому что притворяешься, что не хочешь», а потом Лукреции: «Извини, — говорит, — госпожа: я думала, сделаю доброе дело и тебе угожу. Коли не так, прости моему неразумию; коли не хочешь, чтобы я сюда вернулась, будь по-твоему. Но ты бы поглядела на поклонника, коего отвергаешь». Промолвив это, она исчезла с ее глаз и, нашед Эвриала: «Переведи дух, — говорит, — счастливый поклонник: сильней любит она, чем ее любят; но сейчас ей было недосуг тебе отписать. Я нашла Лукрецию в печали, но как только промолвила твое имя и письмо твое отдала, лицо ее повеселело, и тысячу раз она поцеловала бумагу. Не сомневайся, скоро будет ответ». Ушла старушка и позаботилась, чтобы больше он ее не отыскал и не отплатил за побаски побоями.
Лукреция же, когда старуха удалилась, бережно собрав обрывки письма, приладила клочки каждый на свое место и соединила разодранные слова; вновь записка стала читаемой; прочтя ее тысячу раз, она ее тысячу раз поцеловала и, наконец, завернув ее в муслин, уложила среди драгоценных украшений; и, припоминая то одно слово, то другое, впивала любовь, ежечасно возрастающую. Она решила ответить Эвриалу и послала ему письмо, составленное таким образом:
«Оставь надеяться на то, чего добиться нельзя, Эвриал. Перестань донимать меня посланцами и письмами, не думай, что я из того стада, где собою торгуют; я не такова, как ты мнишь, и ко мне не пристало подсылать сводню; ищи другую на позор, мной же никакая бесстыдная любовь не завладеет. С другими поступай как угодно, но от меня не домогайся ничего, тебя и меня недостойного. Будь здоров».
Это письмо хотя показалось Эвриалу суровым и противным тому, что сказала сводня, однако открывало ему путь, как впредь обмениваться посланиями. Не усомнился Эвриал, что Лукреция выказала свое доверие, но печалился оттого, что не знает итальянского языка, и потому с пламенным рвением желал его изучить. И, сделавшись от любви прилежным, в краткий срок выучился и в одиночку сочинил письмо тот, кто прежде обращался к другим, когда требовалось написать что-нибудь на тосканском наречии. Итак, он ответил Лукреции. Не должно на него гневаться, что отправил к ней бесчестную женщину: он-де чужестранец и о том не ведал, и другим посланцем не мог воспользоваться. Любовь была причиною сему посланничеству, а в ней нет ничего позорного. Он почитал ее чистою и невиннейшею, а потому достойною величайшей любви; женщину бесстыдную и не щадящую своей чести он не то что не полюбил бы, но преследовал бы ее крайнею ненавистью; ведь по утрате стыдливости в женщине нечего хвалить. Красота — отрадное благо, но хрупкое и недолговечное{47}, а в отсутствие стыдливости не имеет никакой цены; та же, в которой стыдливость сочеталась с красотою, — божественная женщина. Он знает, что она богата обоими дарами, и потому почитает ее, ничего от нее не требуя предосудительного и способного повредить доброму имени, но только желая беседы с нею, чтобы свою душу, которую не в силах сполна явить в письмах, открыть перед нею в речах. И с сим посланием он отправил подарки, дорогие не только материей, но и выделкой.