В степи было мало следов жизни, здесь и там неисчезнувшие ещё татарские кочевья, повыкопанные для очага ямы, повыбитые кольями отверстия и земля, утоптанная конскими копытами. Над ложем высохшего ручья немного кустов, покрытых степной пылью, а в кустах немного жизни, дикие звери, стаи птиц…
Как посмотреть, лысые холмы, изрытые ручьями и разбегающиеся в разные стороны. В балках должна была скрываться, если была, какая-то жизнь. С правой стороны можно было так же заметить в отдалении как бы табун пасущихся лошадей в тени холмов и временами двигающихся.
В утренние часы со стороны Гродка в степи появился всадник, с ним несколько борзых; он ехал вытянутой рысью, отпустив поводья коня, без дороги. Конь, видно, знал, куда шёл и направлялся, чувствуя табун своих. День был тёплый, осенний, а в степи припекало. Всё ближе и отчётливей показывался табун – даже лошади начали ржать от приближения коня и он им отвечал. Борзые держались спереди, всадник пару раз ударил коня и галопом приблизился к табуну.
Табун закрывал собой лагерь у входа в балки у ручья. Он выглядел бедно: несколько шатров из тёмного войлока, тёмных и маленьких, несколько шалашей, покрытых ветками. Кое-где, окружённые камнями, курились маленькие костры. Около двадцати оборванных людей волочилось вокруг. По загорелым лицам, плоским носам, впалым глазам, выступающим костям щёк легко можно было узнать татар, в грязной одежде, с диким взглядом, прохаживающихся, словно смотрели за лошадьми. Из шатра выглянул один и как бы в шутку, достав лук, излюбленной стрелой прицелился в едущего, смеясь белыми зубами. Прицелился, пустил стрелу, она просвистела возле ушей. Не испугался её всё-таки всадник; пришпорил коня, подъехал к шатрам и соскочил с седла. Татарские лохматые псы, ощетинившись, начали рычать, приветствуя борзых. За шатрами, которые были видны на переднем плане, немного дальше стоял более обширный и тесный. Путник спешился и направился к нему. Его беспрепятственно пропустили, как хорошего знакомого. Гость своей тенью заслонил вход, из середины отозвался хриплый голос. Ответили приветствием. Вошёл гость, кляняясь, приложив руку к устам. Конь, не требующий сторожа, остался один, только голову любопытно обратя к табуну. Внутри шатёр был разделён; в первой его части на кожаных подушках, с ногами, заложенными под себя, сидел чёрный загорелый мужчина с головой, обвязанной разновидностью тюрбана, одетый в красный грязный кафтан.
– Доршак! – откликнулся он, бросая весёлый взгляд.
– Ну я, Мурза-Шайтан, – сказал, садясь напротив него, – я прибыл в гости.
– Мы добрым гостям рады, а ты – добрый гость, – начал Мурза-Шайтан, – что у вас слышно?
– Гм… гм… было бы что послушать, – говорил Доршак, – но к этому нужно идти не спеша.
– Мы идём не спеша, – рассмеялся татарин, – лишь бы идти.
– Вам так скучно в степи сидеть.
– Смерть, – отпарировал Шайтан, – двоих людей убил от скуки – а один… одного мне жаль даже… никто так барана не жарил, как он, – махнул рукой, – ленивые люди. Жалею, что не пошёл на войну. Тут нечего делать, в замках люди начеку, деревни пустые, далеко в край пускаться опасно.
– Верно, верно.
Они посмотрели друг другу в глаза, улыбаясь.
– Ты, ты не напрасно прибыл, – отозвался Мурза, – ты что-то привёз за пазухой, говори.
– За пазухой нет, но тут, – он указал на голову.
– Говори же.
– А если бы что-нибудь хорошее выпало, что мне дадите? На коране клянусь…
Мурза смерил его глазами.
– Ты жадный, ты бы родного брата продал, – сказал татарин.
– Если бы мне хорошо заплатили! – рассмеялся Доршак. – Вам известно соглашение: четвёртая часть добычи либо выкупа – моя.
– Лишь бы людей не тратить, потому что у меня их мало, двоих убил, и не много осталось.
– А не можете взять помощи из иного котла?
– И с другими делиться, и с тобой! – покачал головой татарин.
– Был бы улов добрый и лёгкий…
– Говори. Мы согласны, – начал Мурза. – Когда? Где? На кого охота?
Доршак нагнулся к его уху.
– У меня есть гости.
– У вас? Кто?
– Бабы: жена и дочь большого польского урядника, богатого пана, женщины красивые и выкуп может быть добрый…