Книжный характер средневековой культуры сказывался в том, что образование представляло собой заучивание наизусть, зубрежку, носило текстуальный, репродуктивный характер. Далеко не всем понятен был даже смысл молитв, произносимых на латинском языке. Характерно, что даже в университетах лекция читалась преподавателем, и уже затем ее текст комментировался с участием слушателей. Девизом средневекового обучения была усидчивость: «Сколько напишут букв на пергаменте школяры, столько ударов они нанесут дьяволу». Непререкаемым в средневековом образовании был двойной авторитет – церкви и учителя. Вместе с тем, хотя ни одна строчка Библии не могла подвергаться сомнению (даже при обнаружении несоответствий и противоречий), значительный простор для мысли сохранялся в органичных для книжной культуры комментариях и толкованиях Писания (в частности, для устранения несоответствий). В «воображаемых допущениях» средневековых схоластов обсуждалась логическая возможность бесконечности Вселенной, движения Земли и так далее, позволяя обходить, хотя бы умозрительно, многие ограничения и запреты догматической картины мира.
Конструктивные возможности схоластики
Ведущий в науке и образовании схоластический метод выступал как «средневековая диалектика» и логика, разрабатывая алгоритмы силлогизмов, индуктивных и дедуктивных умственных конструкций. Для подачи христианского вероучения в логически стройном, систематизированном виде философ-схоласт Раймонд Луллий (12351315) сконструировал «логическую машину». Действуя по принципу современного арифмометра, она могла комбинировать не только «божественные качества», но и их воплощения в природе, выводить логические умозаключения.
Схоластика требовала ясности и точности понятий. Конструктивную роль в прояснении статуса и происхождения понятий сыграл чисто схоластический, на первый взгляд, спор «номиналистов» и «реалистов»: существуют ли общие понятия, идеи объективно, «реально» (в высшем разуме) или же понятия – лишь названия (лат. nomine). В поисках «золотой середины» была сформулирована «бритва Оккама»: «Не умножать сущности сверх меры» (т. е. не прибегать к объяснению неизвестного через «дурную бесконечность» все новых понятий, а максимально использовать возможности существующего понятийного аппарата). В более доступной форме ту же мысль высказал Гуго Сен-Викторский (1096–1142): «Не умножай боковые тропинки, пока не пройдешь по главному пути». В такой форме это положение интерпретировалось в полном согласии с христианской доктриной, где «главный путь» – Божественная Истина. Гуго Сен-Викторский был главой Парижской кафедральной школы и утверждал неразрывную связь в воспитании между религиозным и светским началами. В своем «Дидаскалионе» (трактате о системе образования) он свел воедино все средневековые знания по преподаванию в высшей школе.
Интересную характеристику схоластики дает русский историк Г.Н. Грановский: «Это была сильная, отважная рыцарская наука, ничего не убоявшаяся, схватившаяся за вопросы, которые далеко превышали ее силы, но не превысили ее мужества» [7. С. 102]. К таким вопросам относилась теодицея – оправдание Бога за существующее в мире зло. Первые шаги в ее решении были чисто схоластическими (Августин: «Зло не субстанционально, т. е. не существует само по себе, а есть лишь отсутствие добра, подобно тому как тьма есть отсутствие света»). Однако затем, в течение десятков веков, она трансформировалась в ренессансно-пантеистическое обожествление природы как «внутреннего мастера» (Дж. Бруно), а затем – в дополнение божественной воли природной необходимостью, по отношению к которой понятия добра и зла лишены смысла. Схоластическое уважение к логике было так велико, что в «Естественной теологии» Фомы Аквината (1225–1274) даже божественная воля осуществляла выбор на разумных основаниях, а законы сотворенного и направленного Богом мира находились в соответствии с законами логики.
В милленарной (лат. millenarium – тысячелетие) эволюции средневекового мышления произошел знаменательный сдвиг: от «Верую, чтобы разуметь» (Ансельм Кентерберийский) к «Разумею, чтобы верить» (П. Абеляр). П. Абеляр (1079–1172), преподавая в Парижской кафедральной школе, учил логике мышления, искусству спора. Допуская соединение веры и разума, он писал: «Недостаток нашего времени, что мы думаем, будто уже нельзя найти нечто новое».