— Моя радость, тебе не кажется, что резать людям глотки как-то дико? В иных местах до такого опускаются лишь изгои от цивилизации…
— Милый, ты чрезмерно свыкаешься с атмосферой мест нашего пребывания. Напомню, что здесь, в нашем мире, гораздо более худшие вещи, нежели перерезание горла, не считаются чем-то чрезмерным. Ты, наверное, предпочел бы огнестрел?
— Ну, по мне, так это гуманнее.
— Ты знаешь, у нас ведь не так много зарядов к огнестрелам. А доставать новые не так-то просто.
— Наши люди на той стороне…
— Нашим людям на той стороне следует быть осторожнее, и так уже произошло несколько инцидентов. Стоит лишь привлечь к себе хоть толику внимания — гурли тут как тут. Мы не можем позволить себе лишние потери. И потом, ты ведь знаешь, чего стоит проносить оружие через Простенок?
— Да, конечно, ты права… Может тогда нам стоит… — Суибнн наклонился к супруге и вполголоса что-то забормотал ей на ухо. Крейван почти ничего не разбирал, лишь несколько слов: «наша сторона», «многоликими», «больше пользы». Армонда предпочла ответить громко, продолжая метать молнии из глаз в направлении пленников.
— Ты слишком высокого мнения о наших гостях, Суибнн! Невооруженным глазом видно, что их узколобые головёнки набиты страшными историями о Проклятии безликих. Они же предпочтут подохнуть прямо здесь, под ножами, чем нарушить свой дурацкий запрет!
Пастырь-мужчина впервые за вечер сфокусировал взгляд своих светлых глаз на Крейване и его друзьях. Смотрел он долго, стараясь поймать взгляд, увидеть там что-то неведомое даже самим безликим. Потом снова отвернулся.
— И снова ты права… — в его голосе слышались печаль и разочарование. — Они истинные сыновья своих отцов, а потому не способны. Ладно, давайте заканчивать…
Теперь, кажется, и вправду — всё. Плечи снова стиснули живые тиски, открытое горло ощутило прохладу стального лезвия. Крейван закрыл глаза. Одновременно он пытался представить то, что случится через пару мгновений, и тут же старался выбросить из головы, услужливо возникающие картины казни. Секунда проходила за секундой, но ничего не изменялось. Возникло ощущение, что настоящий, живой здесь только он сам, а все окружающее всего лишь декорации к этой застывшей сцене. Фланахэн уже начал тихонько обдумывать логичность предположения, что видит сон и, возможно, ему следует проснуться, когда застывшее плетение ткани времени и пространства порезал голос Армонды:
— Ты уверена? Это твоё чувство — оно верно?
Глаза Крейвана распахнулись. Снова отсрочка неизбежного наказания? Или все же…
Девочка, до сей поры безучастно сидевшая у ног Пастыря, сейчас была на ногах и что-то горячо, шёпотом объясняла матери. Та недоверчиво, но внимательно слушала, изредка бросая быстрые взгляды на Фланахэна. Когда девочка закончила, Армонда с полминуты стояла в задумчивости, рассеянно кусая нижнюю губу. Всё это время ходоки, не двигаясь, ожидали дальнейших указаний, а Крейван по-прежнему чувствовал бритвенной остроты лезвие у своего горла. Что-то решив для себя, Армонда встряхнулась, схватила мужа за руку и буквально потащила в темноту, подальше от костра. О чём они там говорили, Крейван представить не мог, но чувствовал, что разговор этот каким-то образом затрагивает и его персону. Наконец, после томительных минут ожидания, супруги снова вступили в круг света, отбрасываемый костром. По лицу Армонды что-нибудь понять было трудно, она была где-то далеко, зато супруг её прямо-таки светился от облегчения. Он наклонился к снова вернувшейся на место у ног дочери, поцеловал её в макушку и крохотный носик, потом выпрямился, поднял руку и пробасил:
— Пак-Тод-Джерри! Зачехляйте ножи и идите, возьмите свои огнестрелы. Потом выдвигайтесь к последнему фургону — сегодня отличная ночь для охоты!..
Все прошло, будто и не было ничего. Только что Крейван находился в лагере ходоков, к его горлу был приставлен нож, и сам он готовился умереть. А прямо сейчас он снова стоит в захламленном тупичке, и в его уши вливаются последние слова незнакомца, за что-то ненавидящего Фланахэна и готового его убить.