Малколм продолжал с энтузиазмом:
- Это будет целая линия данного образа. Я уже вижу это. Акцент будет именно на твоей андрогинности. Это будет идеальный гермафродит. Это будет революция, что-то подобное Ziggy Stardust Дэвида Боуи. Но это будет вершина бесполости. Ты будешь уподоблена лишь самой себе. Никакие сравнения не будут достойны этого гермафродита. Вот, с чего я хочу начать перестройку в искусстве 90-х.
Ева видела, как глаза Малколма горели. И они словно пророчили будущее:
- Вот увидишь, СССР через пару лет распадется, коммерция станет все большим осьминогом, фотохудожники ринутся в социологию, а я покажу им то, что станет новой эрой освобождения от стереотипов. От этого коммунизма в моде, от шаблонности разума и искусства. Моя мысль дойдет до масс, а ты станешь проводником. Ты станешь новой иконой общества. Сколько ты хочешь?
Ева слушала Малколма, и ей нравились его слова. Она прокручивала все в своей голове и все больше улыбалась. Все больше Малколм казался ей сумасшедшим. И именно такой партнер ей и нужен был. Возможно, он был тем человеком, помимо Астрид, который так же мог знать ее страшную тайну. Ева чувствовала, что пора показать себя. Нужно превращать свой дикий комплекс в достоинство. Ситуация обязывает. Она могла рассказать об этом всем. Теперь она чувствовала это. Она чувствовала, что может стать трендом 90-х, что может взбудоражить мир. С таким вдохновителем, как Малколм, она все больше чувствовала силу и уверенность в себе. Она знала, все, что им нужно: быть в одной идее, и хоть какие-нибудь средства. И в предвкушении нового этапа своей жизни, Ева глубоко вдохнула и сказала:
- Я сделаю это бесплатно, Малколм. И да, я и есть гермафродит.
XXVI Глава
Лондон
1990 год
Планы Малколма свершились. Он устроил выставку своих работ в январе нового десятилетия. И эта выставка привлекла достаточно внимания для того, чтобы говорить о каком-либо потенциале.
Им с Евой удалось насобирать денег. Теперь 47 фотокартин украшали галерею, на 20-ти из них была Ева. Она была центром всей концепции Малколма. Каждое произведение поражало посетителей своей новизной. Некоторые из представленных работ были еще с прошлых времен, но они никак не выпадали из концепции Маринелли.
Эти несколько фотографий будто рождались из чего-то черного и абстрактного, будто они были началом всего и рождали некий образ, силуэт. Сначала это было чем-то непонятным. Размытые края, гаусс, рябь, все темное. Лишь несколько линий вырисовывали безликий силуэт. Что-то гуманоидное в абстракции экспрессий. Затем, вдруг, возникали люди. Их изображения были четкими, но однотипными. Какое отношение имеют эти мужчины и женщины к данной концепции? В них преобладает реализм. И он приводит зрителя к образу Евы Адамс, которая и занимает следующие 20 фотополотен.
Каждое следующее полотно – это эволюция ее образа. Кто эта девушка? Она такая естественная. Будто вовсе юная девственница, совершенно чиста от любого порока. Вовсе светлая. Ее взгляд был умиленным. Он все больше адаптировался во внешней обстановке, которая все больше становилась видимой и полнела по себе.
Со временем начинает казаться, будто перед зрителем предстает все же парень. Все спутали его с девушкой из-за длинных, светлых, прямых волос. А как же! Они так харизматично прикрыли его лоб и скулы, что кроме лица ничего не было. Ничего лишнего. Это мужской, естественный взгляд, без какого-либо макияжа. Он тверд и он уверен. А как он пьет из бутылки! А как он сексуально курит! Вероятней всего, в его тумбочке лежит пачка презервативов и он готов заняться бомбезным сексом с каждым из зрителей прямо сейчас. Будет это парень или девушка. Все равно. Казалось, будто перед этим существом не устоит ни один из представителей обоих полов. Но что он делает дальше? Он подходит к зеркалу и смотрит на себя, милуясь. Становится очевидно, что это девушка. Из-под ее облегающей белой майки выступает небольшая грудь, соски которой впились в эту майку. Такие твердые и ледяные. Это девушка, наверняка!
Теперь она достает косметичку и начинает красить свое невинно чистое лицо. Она красит губы красной помадой, пудрит нос, подводит глаза черным карандашом. Будто не было мужчины. Где вы видели его? Эта загадочная девушка, которая совсем недавно была парнем, утрет нос любой признанной красавице – сколько силы в ее взгляде, жестах, красоте. Ее черные облегающие штаны начинают вводить в ступор всех внимающих и сводить с ума. Что происходит?
Приходит вторая девушка. Это точно девушка! Бесполое существо начинает ее целовать. Так страстно и так нежно. Она полностью покоряется чарам нашей героини. Проходит ночь, и утром она уходит. Знакомый для зрителей образ просыпается с щетиной на лице и в желтом платье. И вдруг образ исчезает. Куда он делся? Следующие картины размышляют вместе с нами.
Алкоголь, сигареты, беспорядочный секс. Тусклый свет, яркие цвета, утро, ночь, бардак в отеле. Вещи на полу – и мужские и женские. Вроде бы становится все ясно. Но не берд все это? Юноша с грудью или девушка с щетиной? Кто оно? Что это за создание без пола? Все это рождает все больше идей.
Евы больше нет. Теперь здесь Афродита. Это она была в начале, в первых снимках. Еще пару фотокартин – Гермес. Это отец. Он предпоследний в этом мире. Последней предстает Ева. Теперь понятно, кто она есть. Ребенок греческих богов, ребенок Афродиты и Гермеса. Ева – Гермафродит.
Все те, кто понимали это, были в изумлении от столь неординарной идеи в разножанровых представлениях Маринелли. Фотохудожник заложил образ мифического Гермафродита на Земле, в человеке, в обществе. И это был фурор.
Пресса не миновала данный факт. По лондонским телеканалам стали транслировать новость, которая была лишь стартом в этой новой эре искусства, создаваемого Маринелли.
- Это не ново. Но именно сейчас андрогин может покорить мир, как когда-то, в Древнем Мире. – говорил Маринелли журналистам.
Он добился своего. Он привлек внимание к себе и своей выставке. Различные специалисты в сфере аукциона стали измерять данную концепцию сотнями тысячами фунтов стерлингов. И это превозносило Малколма до седьмых небес. Наконец-то его признали. Наконец-то, его имя у всех на языке. Но не менее чем самим Маринелли, люди интересовались той самой загадочной персоной на большинстве его полотен. Кто эта девушка? Либо она – гермафродит? У нее уникальная внешность. Бесполый потомок богов.
Сама Ева присутствовала на выставке в день ее открытия. Она даже позвала с собой Астрид, чтобы та поглазела. Так же она звонила Генриху и приглашала его. Тот с вечными проблемами со свободным временем еле нашел для себя пару часов, дабы прилететь в Лондон ради такого повода. И им повезло. Ведь в первый день не было того безумия, что начало твориться дальше.
У всех началась «болезнь» по внешности Евы Адамс. Кто-то называл ее богочеловеком на земле, то есть тем самым Гермафродитом, кто-то опровергал ее истинность и мнимый, наигранный образ. Но все говорили только о ней. Даже Генрих узнал об истинном гермафродитизме Евы только сейчас (что знали до этого лишь Астрид и Малколм). Теперь Ева не скрывала этого. Она гордилась собой.
Ева чувствовала, что ей пора раскрыться. Невероятно удачные фотоснимки Малколма были лишь тому подтверждением. Никто не видел такого до них. Ева настаивала Малколму говорить все, как есть: она гермафродит, сирота и прочее. И СМИ тянулись к этой творческой чете. То, что она так долго скрывала, наконец, должно было стать ее главным достоинством. Единственное, о чем она не могла поведать, так это о том, что знала лишь ее лучшая подруга.
Для Лондона стало обыденным разговаривать о Еве Адамс. Это продолжалось месяц, не стихая. После волны панка, глэм-рока и готики Англия жаждала чего-то нового и столь необычного. И это «новое» народ нашел в Еве Адамс. Она не была сценичным образом или субкультурой. Она была отдельным миром. Никто никогда ни о ком не говорил так со времен Ziggy Stardust Дэвида Боуи. И Еву тешили такие сравнения. Ей нравилась роль мессии в собственном видении мира. Но она знала, что в отличии от крашеных глэм-рокеров она берет естественностью в образе, невинной бесполостью.