- Тебе виднее.
- Вот именно. Я знаю, что я делаю. А вот Малколм, как мне кажется, немного потерялся в своих мыслях. Про каких-то транссексуалов мне рассказывал в больнице.
- Каких транссексуалов?
- Обычных. Он хочет их снимать вместе со мной. Теперь то, он может нанять кого угодно. Только вот мне не нравится эта затея.
- Почему?
Ева, прожевав большой кусок морковки, сказала после нескольких секунд:
- Слушай, 300 лет уже не ела такой вкусной морковки! Есть еще?
Астрид посмотрела на нее и улыбнулась.
С первыми оттепелями марта Еву ожидала вторая концептуальная фотосессия с Малколмом. Тот, как и обещал, притащил на фотосессию нескольких транссексуалов, что не понравилось Еве. Еще до этого он успел надоесть Еве со своим контрактом раз 500. Теперь он испытывал ее нервы в объективе фотокамеры.
Ева уважала Малколма как творца и личность вдохновляющую. Она ценила его за мастерство. Ведь именно благодаря этому имя «Ева Адамс» не стихало второй месяц подряд. Но также Ева понимала, что и без нее Малколм бы пропал. Ей чертовски не хотелось стоять рядом в кадре с «недоделанными гермафродитами», к которым она испытывала отвращение и некое презрение.
Все они были любезны и дружелюбны с Евой, которая смотрела на них свысока. Но также они чувствовали себя ниже плинтуса, особенно после того, как новоиспеченная звезда Великобритании дала всем понять, кто главный в кадре, и к кому нельзя приближаться ближе, чем на один метр.
Ева молчала. Относительно молчала ради себя и искусства Маринелли. Но все это продолжалось до тех пор, пока она не узнала, что этот сумасшедший уготовил на потом.
С каждым снимком эта группка становилась все более интимной, и становилась похожей на извращенное групповое порно. Количество одежды на телах фотомоделей уменьшалось. Ева постоянно была в центре внимания объектива фотокамеры. Когда Малколм сказал всем оголить свою линию бикини, Ева не выдержала и сказала:
- Что? Ты совсем страх потерял?
- Тихо-тихо! Успокойся, Ева! – говорил Малколм.
Остальные стали раздеваться молча и пытались не встревать в конфликт художника и музы. Эти «недоделанные гермафродиты» оказались покорными шимейлами, работавшими здесь за 200 фунтов стерлингов. Лишь Ева, поставив руки в боки, активно выражала свое недовольство и пыталась навязать Малколму свои условия.
- Мало ли этих ублюдков привел, так ты еще хочешь снять меня без трусов?! – говорила она в ярости.
- Успокойся, Ева!
- Это ты успокойся и послушай меня! Быстро одел этих засранцев с мужскими членами, и чтобы через три минуты я не видела здесь ни одной женской сиськи! Ты меня понял?
- Они делают свою работу. – пытался держаться Малколм.
- Значит, они знают свою работу? Они знают, что ты здесь собираешься фотографировать? Почему я узнаю все в процессе? Это не моя работа? Да? Тогда почему я должна фотографироваться с этими псевдо гермафродитами!
- Но, Ева! Такова задумка. Понимаешь? Пожалуйста, всего лишь несколько снимков.
Малколм сложил ладошки вместе и сделал умоляющий вид. Но в Еве была буря эмоций. Ее ничто не могло разжалить в этот момент. Она глянула на голых транссексуалов и сказала:
- Пошел ты! – устремившись к выходу.
Ева решила, что лучше ничего, чем «такое». Положив свою ладонь на дверную ручку, она важным взглядом глянула на растерянного Малколма и сказала:
- Всего доброго!
- Послушай, Ева! – пытался остановить ее Малколм, задержав ее внимание на своих словах, - Да, я должен был посвятить тебя в курс дела! Извини! Но я был не уверен на счет полной концепции, которую додумал лишь сегодня. Поэтому я решил…
- Или ты меняешь ее прямо сейчас, или я ухожу!
- Что?
- Что слышал. То, что для тебя дороже, то и выбирай! Я с этими голыми ублюдками фотографироваться не собираюсь!
- Тебя не устраивает то, что они голые? Или то, что они такие же как и ты?
- Заткнись! Что ты в этом понимаешь? Ты не знаешь, каково оно полжизни думать, что ты мальчик, а затем ты видишь, как твой член сохнет как огурец под Солнцем, а грудь превращается в женскую. Когда ты не знаешь кто ты. Как себя называть: им или ею. Те уроды, которых ты привел – они подделки, жертвы общества и гендерных стереотипов. Они стали таковыми по собственной воле. Поэтому, они фальшивки. А мне нет равных. Я – настоящий гермафродит! Я идеал бесполости! И всегда им буду! Идеалом, который ты не посмеешь раздеть до конца! Теперь ты сделал выбор?
- Ева, не заставляй меня делать выбор! – ошеломленный, говорил Малколм.
- Значит, я сделала его за тебя. Всего доброго!
Ева хлопнула дверью.
Она вдруг стала ощущать, что не может больше выносить общества Малколма. Несомненно, ей нравились его идеи, убеждения. Но гордость не давала ей преступить собственные принципы. Она понимала, что уходит от своего единственного имеющегося шанса в большой белый мир. Но это не расстраивало ее больше, чем позировать без трусов.
У Евы снова началась депрессия. Она осознавала все реалии жизни. Астрид должна была уехать этим летом навсегда. А сама Ева беспомощна. Она не хотела оставаться без Астрид, порой даже виня ее за то, что она «бросает» ее на произвол судьбы. На месяц Ева выбилась из собственной колеи, пока не заметила новую выставку Маринелли.
Очередной раз она гуляла по улицам наедине с собственными мыслями и совершенно случайно натолкнулась на витрину. В ней она увидела фотоснимки, а поблизости Малколма, который не выглядел счастливым.
Помещение было пустым, будто холодным. Как оказалось, сегодня был последний день фотовыставки Маринелли, которую по сравнению с предыдущей попросту проигнорировали все.
Напрашивался вопрос: «А где же Ева Адамс? То таинственное существо неопределенного пола?». Никому не были интересны банальные транссексуалы.
Местные газеты стали разворачивать интригу вокруг данного вопроса. Назвав выставку Маринелли провалом, пресса признала значение Евы Адамс в работах Маринелли. Без них они ничего не стоили. И Ева, прочитав все это, лишь усмехнулась. Она знала, что Малколм не выдержит и приползет к ней на коленях. Со дня на день. И это свершилось.
Малколм явился к Еве и признал все свои ошибки. Он сказал, что потерял ориентацию в искусстве. Теперь он снова готов следовать за музой. Он влез в долги, в этом плане он также имел талант. Ева была его воздухом. И она решила не перекрывать ему кислород и помочь, взяв с него обещание, что следующую фотовыставку Малколм посвятит исключительно Еве Адамс. Ее естеству. И Ева знала, что запрашивает. Следующая выставка произвела фурор.
Она прошла в конце июня, практически через полгода после первой фотовыставки Евы. Перед самым отъездом Астрид в Норвегию. Странно. Но теперь это нисколько не волновало Еву. В ней словно включился какой-то другой режим. Это было что-то знакомое. Что-то, что возникает при повышенном внимании к своей персоне. Ей стали поступать различные предложения фотосессий от местных глянцев и не только. Слава посыпалась на нее градом.
Однажды, на волне тщеславия и денег в кармане, Ева заявила Астрид, что больше не нуждается в ее крыше над головой, и она переезжает. Астрид радовал данный факт. Она понимала, что ее лучшая подруга не простынет без нее. Но она волновалась насчет внутреннего состояния Евы. За последнее время она очень изменилась. Она стала вести себя сама по себе. Будто диалоги ведет лишь сама с собой. Больше ни с кем. Астрид уезжает в Норвегию через несколько дней, они больше не увидятся с Евой. А Ева даже попрощаться нормально не соизволит, ибо дела у нее, слава, что-то главнее, чем отъезд подруги.
Астрид заметила, как Ева вовсе отдалилась от нее. Это выходило за края их бокала наполненного дружбой. Астрид было больно покидать ее, и сама мысль о том, что им нужно прощаться навсегда, разбивало ее сердце. Еве же было до лампочки, настолько она увлеклась собой.