Больной темой для него до сих пор была Синди. Как только доктор начинал поворачивать свой разговор в направлении его матери, Натаниэль тут же замыкался, сопротивлялся, либо сводил все к сарказму. Он говорил, что не собирается распространяться на данную тему. Он здесь не для того, чтобы раскрывать свою душу. Он вообще здесь ни для чего. Доктор попусту тратит свое и его личное время. Тот, кто содержит его здесь за собственные средства – настоящая гнида, пусть он придет и покажет свое лицо. Пусть расскажет, зачем ему все это. Натаниэль становился все более резким и раскованным в плане критики.
Иногда он не сдерживал себя и в полную меру показывал свои негативные эмоции, закатывая агрессивные истерики направленные на О’Брайана. Как правило, после данного ему кололи снотворное и садили в ту же одиночку, где он прибывал большинство своего времени в клинике. Доктор ограничивал общение Натаниэля с остальными пациентами. Лишь иногда он позволял ему гулять по коридорам, или появляться в холле во время обеда или ужина. Но Натаниэль и сам особо не стремился с кем-либо общаться. Вечно в подавленном состоянии от десятков прописанных ему лекарств, он и сам не отказывался побыть наедине. Подумать. Он любил вспоминать в такое время. Он думал о прошлом, обо всем, что лезло ему в голову. И так он пробыл здесь еще полгода. Он постепенно переставал заботиться о времени, которое он проводил здесь.
Ему не переставали делать различные анализы. Тест на гормоны показал преобладающее количество эстрогена в крови. УЗИ и тесты на клеточном уровне лишь подтверждали наличие гермафродитизма у Натаниэля. Все слова о подобном подтверждались. И доктор О’Брайан не переставал удивляться явлению Натаниэля Уолкотта, исследуя его с головы до пят.
Натаниэль ни разу в своей жизни не брил лицо. По сути, кроме как на голове, у него больше нигде не росли волосы. Лишь немного в паховой области. Он до сих пор думал, что так и надо. Что он один такой в Мире. И его невозможно было переубедить в каких-либо ценностях или взглядах. Он был рабом собственной идеи. О’Брайан пытался помочь ему мыслить иначе. Он пытался разоблачить его андрогинный разум. Тот мир, что он построил внутри себя из собственных идеалов бесполости, инфантильности, отрешенности от всего. Он пытался помочь ему прийти к осознанию самого себя. Натаниэль понимал все это. Он понимал, что 7 лет жил под маской Евы Адамс. И его это огорчало. Но даже рухлую крепость он защищал до конца. Он не собирался сдаваться и раскрывать, сокрытое в ней.
Что-то творилось в его голове. Что-то, чего он сам не мог понять до конца. И сидя сам с собой, Натаниэль не нарочно вспоминал моменты из прошлого. И чаще всего ему вспоминалась Синди.
Он сидел на полу, прижавшись своей худой спиной к холодной стене, и обхватив свои колени руками. Он уже несколько дней ни с кем не контактировал, не считая санитара Миллера, который в такие дни приносил еду Натаниэля прямо в палату. Наедине с собой и своим разумом он устремлялся в глубины самого себя.
Сейчас он вспоминал тот самый день, когда он попросил Софи нанести макияж на его лицо. И его это улыбнуло.
- Ты уверен? – говорила Софи в его воспоминаниях.
- Да. – сказал маленький Натаниэль.
Он вспоминал, какой же милой и очаровательной была его няня. Она так любила угождать своему маленькому мальчику. Ее улыбка, ее ноги. Это все было прекрасно. Как же Натаниэль любил все это.
Она села перед ним и открыла косметичку. Она стала подводить его глаза черным карандашом, затем тенями. Натаниэль уподобался девочке. Это нравилось обоим. Транзишн Натаниэля так развлекал их. Им было весело. Особенно, когда Натаниэль увидел себя в зеркале. Это вызвало в нем бурю светлых эмоций.
- А губы? – добавил он, улыбаясь, и смотря в зеркало, - У тебя есть красная губная помада?
- Кажется, есть! – радостно сказала Софи, найдя ее в своей сумке, после чего она накрасила Натаниэлю губы.
Софи внимательно глянула на Натаниэля и решила добавить:
- Ты так похож на свою маму!
- Правда? – радостно спросил Натаниэль, затем глянув на себя в зеркало, позируя.
- Да. Тебе лишь туфлей на высоком каблуке не хватает.
- Дашь свои?
- Обувай.
Они смеялись без остановки.
Следующим воспоминанием для Натаниэля стал больничный коридор. Это воспоминание возникло в нем так резко, что он сам того не ожидал. Хотя это воспоминание было для него одним из самых важных.
Это было то самое время, когда Синди водила Натаниэля по больницам, после шокирующего для нее диагноза. Когда она пыталась взять все в свои руки. Буквально за месяц до смерти Синди.
Натаниэль помнил, что не хотел находиться здесь. Единственное, ради чего он был здесь – Синди. Он так хотел был рядом с ней. И выглядела она не важно.
- Может быть, пойдем отсюда, мама? – говорил Натаниэль.
- Мы не можем с тобой пойти, Натаниэль! Мы это уже обсуждали! – твердым, но уставшим голосом говорила Синди.
- Но я не хочу меняться, мама! Я хочу быть таким же, как и ты! – единственный раз в жизни Натаниэль настаивал Синди.
- Нет! – с большей агрессией говорила Синди.
Но Натаниэль не соглашался. Мысленно. Он не продолжил и замолк. Хотя мог высказать все своей матери. Он замолчал. Он не захотел перечить своей маме. И это давило ему на сердце. Чувство безвыходности. Ему не хотелось делать того, чего хотела его мать. Но также он хотел быть с ней во всем. Его вдохновляло ощущение полной совместимости с Синди и ее присутствие.
- Выходи! – услышал он чей-то голос.
Натаниэль сначала не понял. Лишь потом, почувствовав телесный контакт, он понял, что его глаза закрыты. И когда он открыл их, он увидел нависшего над ним санитара Миллера, который забирал его к доктору. Натаниэль стал отключаться от своего мысленного транса.
Идя по коридорам ненавистной ему психиатрической клиники с руками за спиной, Натаниэль смотрел в окна и внимал людей, которых словно овечек и козочек выпасали во дворе строгие люди в белых халатах. На улице теплело, трава возносилась над землей, и казалось, словно эти питомцы вышли пощипать траву на легком ветерке. И Натаниэль даже немного задумался о том, почему его там нет. Он снова шел в кабинет доктора О’Брайана, чтобы снова сесть на тот самый диван, чтобы снова пытаться решить проблемы их психологического диссонанса. И ему это было противно.
Пытаясь сделать свое лицо инфантильным (как это всегда любил делать Натаниэль), он словно без всякого интереса сидел здесь и смотрел непонятно куда. Доктор, как тому и подобает, с умным выражением лица обратился к нему первым:
- Ну-с! Как ваше самочувствие, Мистер Уолкотт?
- Если вы об одиночном режиме, то это бесконечно не впервые. – ровным голосом сказал Натаниэль.
- То есть, вас это не беспокоит?
- Ни капли.
- Вот и отлично. А есть что-то, что беспокоит вас в данный момент?
- Нет.
- Нет?
- Нет.
- Знаете, Мистер Уолкотт! Мне кажется, вы со мной недостаточно откровенны.
- Вот как?
- Да. И это, скажу вам, лишь мешает процессу вашего выздоровления. Это не в ваших интересах? Быстрее покинуть эту клинику? Не так ли?
- Что вы от меня хотите?
Натаниэль стал выглядеть более взволнованным.
- Расскажите мне о своей матери! Что вы так скрываете? – настаивал доктор.
Натаниэль, забегав глазами, повернул голову в сторону окна и задержал свой взгляд на нем. Он выглядел задумчивым. О’Брайан напряг свое зрение, внимая Натаниэля. Тот немного помолчал и сказал спокойным тоном:
- Знаете, что меня беспокоит? То, что эти психи спокойно расхаживают по двору вашего обителя, в то время как я – здоровый человек, сижу здесь, а вы трахаете мне мозги. В то время как вы убиваете мое время. И свое тоже. А мудрый человек ценит время.
Натаниэль глянул пронзительным взглядом на слушающего его доктора О’Брайана, который ответил: