На двух соседних скамейках сидят подростки. Вернее, на спинках скамеек жмутся друг к другу, как воробьи на телеграфных проводах. Кричат, галдят, словно взбесились. Позади них на траве лежит мальчуган.
— Мажет… вечно мажет…
— С португальцами играли…
— Я и говорю ему: смывайся, старик!
— Какой гол, старик!
— Опять не попадает в ворота… До каких пор это будет продолжаться?
— Не толкайся, болван!
— Брось, не ерунди…
— На будущей неделе едем в Чехословакию. С туристской группой.
— Эй, Коротыш, это ты там?
Миши вскочил с травы и приблизился к ним,
— Курить хотите? Угощайтесь.
В мгновение ока пачка «Кошута» опустела.
— А теперь сгинь!
Но он остался. Его и раньше прогоняли, но он еще ни разу не уходил.
Однако на сей раз они были чем-то взвинчены.
С ними не было Карузо, хотя все они, как и всегда, пришли сюда ради Карузо. На какое-то время подростки умолкли и только дымили сигаретами и сплевывали.
Ждали.
Ни один из них не удивился, когда наконец на дорожке показался Карузо, хотя все заметили что-то необычное в его походке. Правда, он и сейчас шел вразвалку, но не совсем так, как всегда.
В руке у него авоська. А в ней красная кастрюлька.
Он подошел к ним и молча обвел всех взглядом.
Веки у него слегка вздрагивали. На лице испуг и волнение. Скользнув по лицам подростков, взгляд его задержался на Миши.
Казалось, что он обращается только к нему.
— Ее сбило машиной, — простонал он. — Я сейчас от нее. — Он с трудом перевел дух и продолжал: — Она умирает.
— Вот так да! Как пить дать откинет копыта старуха! — раздался звонкий мальчишеский голос.
Порыв ветра подхватил его слова и умчал ввысь, к черным облакам.
— Это моя мать! Болван безмозглый!
И в следующее мгновение Миши ощутил на своей круглой физиономии такой силы удар, что отлетел назад и распластался на аллее.
…Глотая слезы, он приплелся домой. Не переставая скулить, обмыл в ванной лицо, руки, колени. Из разбитой верхней губы продолжала сочиться кровь. На штанине два пятна: следы пинков.
Он дрожал всем телом.
Значит, вот он какой, Карузо?..
Во всей квартире никого. Постель, которую он оставил неубранной, приведена в порядок. На столе лист бумаги с отцовским посланием.
«Сынок, мы долго ждали тебя. В кино уже не пойдем, хотя и купили билеты заранее. Но я не сержусь. Сегодня не хочу сердиться. Жаль, что ты не пришел. Мы скоро вернемся. Ушли ужинать».
«Забыл написать, куда пошли. Забыл, забыл! Но ведь он не мог знать, что мне так сильно захочется быть сейчас с ними».
Пошатываясь, метался по комнате. Громко рыдал.
В стекла барабанили крупные капли дождя, стекая, как слезы.
А вот и приписка матери:
«Дорогой мой сынок, неужто ты совсем не любишь нас?»
Люблю! Люблю! Люблю!
Ведь… даже Карузо и тот…
Мама! Дорогая моя мама!
…Площадь опустела. Ливень прошел, из низко нависших облаков сыплет мелкий дождь. Где-то далеко, на самом краю неба, серая пелена разорвалась, и крохотные барашки багровеют в лучах заходящего солнца.
А внизу холодно, фонари на площади отбрасывают синеватый свет.
Блестят мокрые скамейки.
По аллее бредет маленькая тень. Останавливается перед качалкой, садится в нее. Легонько отталкивается и постепенно начинает раскачиваться.
Испуганное, печальное, побледневшее лицо. Карие глаза смотрят пристально вдаль.
— Мамочка, папочка, мамочка, папочка… — шепчет он в такт убаюкивающе раскачивающейся качалке.
По-прежнему идет дождь. Прохладный, вечерний дождь. Он смывает горячие слезы.
Перевод И. Салимона
Магда Сабо
Неприятная девчонка
В дверь резко и коротко постучали: пришли за мусором. Опять она забыла выставить ведро на лестничную площадку! Пришлось бежать на кухню за ведром. Из соседней квартиры тетушка Барабаш как раз тоже выносила деревянный ящик с мусором. Панни поздоровалась с ней. Тетя Барабаш, кивнув девочке, тут же обратилась к дворничихе, ссыпавшей мусор в большой бак, и стала что-то обсуждать с ней Закрывая за собой дверь, Панни услышала, как соседка сказала дворничихе: «Неприятная девчонка» Мама работала вечером. Хотелось встретить ее готовым ужином, и Панни принялась за жаркое. Она резала мясо, жарила лук, а из головы не шли слова, услышанные у двери: «Неприятная девчонка». Так оно и есть. Конечно: шумная, крикливая, весь день в квартире и на лестнице раздается ее визгливый голос. Когда готовит на кухне, обязательно горланит песни, по ступенькам скачет на одной ноге, словно ей не четырнадцать, а девять лет. Если здоровается с кем-нибудь, то непременно сорвет с головы шапку и махает ею, точно мальчишка. Вечно мозолит глаза людям. Словом, неприятная.