В один из вечеров, когда он пришел после работы на площади Телеки, где женщинам, уходившим с рынка, таскал тяжелые корзины и свертки, согрел озябшие за день руки, съел пирожное с кремом и наконец закурил, мы стали просить его продолжить свой рассказ.
Он откинулся на спинку стула, несколько минут разглядывал гипсовый лепной потолок и начал:
— Прошлым летом, в позднюю ночь, покатилась с неба проказница звездочка, мерцавшая голубым светом. Она неслась с неслыханной высоты, чертя по темному своду светящуюся полоску, чтобы потом было легче найти дорогу назад. Она опустилась на спокойную гладь озера и с изумлением увидела в нем себя. Взобралась на осоку, покачалась на ней, как на качелях, и засмеялась звонко и радостно, оттого что она так прекрасна. В это время на спине черепахи, замутив спокойную воду, приплыла к осоке жаба. Звездочка, качавшаяся на осоке, стала гнать ее прочь, но жаба и не думала уплывать. Она кружилась в своей лодке перед осокой, поднимая слабые волны. «Какая ты некрасивая!» — крикнула ей звездочка. «Может быть, — ехидно ответила жаба. — Но я у себя дома, и ты не можешь меня прогнать!» Они долго ссорились, и все обитатели озера, слушавшие их спор, разделились на два лагеря. «Убирайся! — крикнул звездочке длинношеий аист. — Тебе здесь нечего делать!» — «С какой стати? — возразила желтоперая утка. — Это несправедливо. Она наша гостья, а гостью следует уважать». Я лежал на ветке плакучей ивы и слушал, о чем они говорят. Свистел соловей, бормотал фазан, клекотал разноцветный павлин, только рыбы раскрывали беззвучно рты, наблюдая за происходящим неподвижными глазами. Наконец рассвет взъерошил мне волосы, поползли проснувшиеся тени, наступило утро. Звездочка взглянула на небо и не увидела светящейся полосы — ее стерло солнце. Тогда я слез с дерева, подошел к осоке, но звездочка уже была мертва. Я взял ее себе на память. Когда-нибудь покажу ее вам: она как камешек лилового цвета…
— Лиловый камешек, — скривив губы, сказала девочка. Потом, поправляя перед зеркалом волосы, спросила: — А интереснее ты ничего не знаешь?
— Да! — засмеявшись, весело сказал он. — Знаю и интереснее!
И начал рассказывать, радостно улыбаясь и блестя глазами. И мы не знали, что это последняя сказка, которую мы от него слышим.
— Дома в шкафу у меня живет поросенок. На спине у него отверстие. В это отверстие я бросаю деньги. К весне я его так откормлю, что он станет тяжелым. Тогда я стукну его о землю и разобью — потому что весной я женюсь! В церкви на площади Сегеньхаз раскатают красный ковер, и торжественно заиграет орган. Трамваи в тот день звонить будут тише и шоферы такси приглушат гудки. Я приглашу на свадьбу весь город, и на улицах будет полно гостей! Это будет весной, когда синее небо, когда люди сидят за столиками перед кафе, когда на густолистых деревьях Кёрута весело топорщат перышки нахальные воробьи и в полдень в церквах полнозвучно звонят колокола! Весной, когда зацветет наш город, я женюсь! Вы все придете на свадьбу. И мы будем смеяться, пить ликеры, набивать животы сосисками и разными вкусными вещами! И открывать бочки с пенящимся пивом! Пригласим сторожей и заставим улыбаться их хмурые рожи. Пригласим полицейских — пусть блестящими саблями нарезают румяные булочки! Весной мы выйдем из церкви под голубое небо, простимся с вами, сядем в сверкающий самолет и улетим — туда, где в высоких горах стоит маленький домик…
Мы слушали, улыбаясь, с сияющими глазами.
— Ты врешь, — скучая, сказала девочка. — К весне у тебя не будет денег. Не хватит даже на то, чтоб купить костюм.
— Думаешь, не хватит? Весной? Значит, ты не знаешь весны! Барашки облаков, теплый дождь, нежную зелень, — о, весна дарит все! Она принарядит площадь, нашу милую площадь, и заставит улыбаться больных. Она распахнет окна, распустит в цветочных горшках цветы и так заколдует дворников, что дворники станут петь. Весна — это счастье, и тогда я женюсь!
За стенами кафе с низкого, свинцового неба сыпал снег, трамваи тащили на крышах пушистые белые щиты, медленно и бесшумно скользили машины, оберегая тишину спящего города. А мы громко смеялись, потому что на несколько секунд к нам ворвалась весна.
На следующий день мы сидели в кафе, зябко съежившись, попыхивали сигаретами и нервно постукивали пальцами по столу. При каждом звуке отворяющейся двери мы нервно поворачивали головы, затем уныло подливали ром в чай.
Откинувшись, как обычно, на спинку стула, он застывшим мечтательным взглядом смотрел на паутину, тонкими нитями лепившуюся в углу потолка.