Но пока Ху прикидывал расстояние до сука, пришел другой человек, агроном, он вошел в хижину медленно, спокойно, хотя голос его филин слышал еще из сада.
— Ну видишь, дела налаживаются, вот и насест тебе готов… а я принес ужин…
Человек медленно отворил дверь и так осторожно положил перед филином двух воробьев, что тот лишь пошипел совсем недолго, лишь по привычке, а затем, так как он был голоден, все его внимание приковали к себе воробьи.
— Еда, — сверкнули глаза филина, и пока он разглядывал воробьев, человек ушел, что, впрочем, было к лучшему…
И все же Ху подождал еще немного и лишь потом накинулся на воробьев. Он плотно поел, а сытый желудок решительно требует сна.
Дремать, конечно, можно было и на камне, и на бревне или даже просто на земле, но эта удобная для когтей поперечная ветка наверху была, конечно, лучше всего.
В хижине и саду — ни души.
Филин шагнул, подпрыгнул, раскинул крылья и удобно уселся на перекладине, точь-в-точь похожей на ветку дерева где-нибудь в лесу.
Ху задремал.
А в это время в конторе имения сидели друг против друга агроном и секретарь сельской управы.
Они были добрыми приятелями, и сейчас, судя по встревоженному виду обоих, разговор между ними шел серьезный.
— Ты уверен в этом? — Голос агронома звучал подавленно.
— Прямо мне никто не докладывал, но вчера на призывном пункте можно было подметить ряд очень тревожных признаков. Негодными к службе признавали разве что одноногих… А этот чокнутый доктор прямо-таки таял от наслаждения, если ему удавалось «забрить» человека, которого совсем нельзя бы подпускать к военной службе. Так что, по всей вероятности, им были получены на этот счет полномочия… а то и приказ…
— Что они там, с ума посходили?
— Майору, набиравшему призывников, тоже все это не по душе было, но он лишь плечами пожимал. Хуже всего, однако, что в самое ближайшее время призовут и следующий год…
— Ох, господи!
И собеседники замолчали.
Секретарь сельской управы в прошлом был кадровым капитаном, он знал, что такое война… и агроном тоже за три года фронтовой службы в чине старшего лейтенанта знал, что такое война…
— Не хочу даже в мыслях допускать подобного, — первым нарушил молчание агроном, — я почти уверен, что мы ошибаемся. Быть может, это всего лишь очередная перестраховка…
— Все может быть…
Агроном возвращался домой, как лунатик. Село перед ним лежало тихое, мирное; цвела липа, но ему уже чудился запах карболки и трупный смрад, и он слышал тяжелый грохот, как много лет назад, когда груженные боеприпасами повозки громыхали по каменистым горным дорогам.
«Да что я, с ума сошел! — застыл он на месте, ибо в этот момент действительно услышал что-то вроде отдаленной канонады. — Ах, конечно, — спохватился он, — где-то проводят учебные стрельбы». На скотном дворе его дожидался Ферко.
— Слыхали, господин агроном?
— Что именно?
— Виолончелиста призвали… Если уж с такими солдатами собираются воевать…
— Глупости, Ферко! Война для нас стала бы катастрофой!
— Может, оно и так. Да только кто нынче считается с бедняками!.. Еще одно, совсем забыл вам сказать: филин уселся-таки на насесте…
В душе агронома не стихала тревога, а для этого Ферко важная новость, что филин уселся на сук… А может быть, он и прав… Может, так и надо относиться к событиям… Агроном не спеша прошел во второй двор, оттуда — в сад. Постоял возле хижины: филин, спокойный и сытый, удобно разместился на перекладине и лишь на мгновение открыл глаза, когда почувствовал на себе взгляд хозяина.
Шли дни и недели. Морем колосьев, буйством цветущих лугов, шумом дубрав, шорохом спеющей кукурузы теперь уже правила пышногрудая мать плодородия — лето. Это чувствовали по себе и старший Киш-Мадьяр, и Янчи, который все еще не мог позабыть о проданных филинах.
Их дом стоял по другую сторону реки, как раз напротив отвесной скалы с пещерой, но старых филинов углядеть никак не удавалось, и тогда мальчик выпросил у аптекаря бинокль, чтобы на рассвете понаблюдать, не покинули ли птицы свое гнездовье.
Нет, не покинули. Бинокль приблизил устье пещеры, и мальчик приметил филинов, когда те возвращались с охоты, хотя рассвет еще только забрезжил. И тут Янчи подумалось, что из трех филинов он вполне мог бы оставить себе одного.
Филин — умная птица, птенца можно было бы постепенно приручить, и аптекарь мог бы охотиться с ним. Но теперь с этим делом покончено: отец поклялся, что никогда больше не разрешит сыну спускаться в пропасть. Да, хотя бы одного филина надо было оставить себе…