Мацко задумчиво поводил хвостом.
— Наше племя лишь тогда притронется и мясу сородича, если ему грозит голодная смерть.
— Это все человек, он вас испортил… Те, что живут на воле и питаются мясом, конечно, предпочитают не нападать на себе подобных, но стоит только чуть зазеваться, как сам становишься жертвой… Добыча всегда есть добыча… Родители рассказывали, что когда-то и люди поступали так же.
Мацко вздрогнул всем телом, даже пасть его отвисла от изумления.
— Не слышал и не видел тех ужасов, о чем ты рассказываешь, Ху…
— В пыли пещеры валялись и человеческие кости… Родители говорили, — а они слышали о том от своих предков, — что когда-то очень давно люди тоже жили в пещерах и поедали друг друга…
Мацко уставился взглядом в пространство перед собой.
— Ты многое мне сказал, Ху, теперь я должен обдумать твои слова.
— Тогда полезай в свою будку, меняется погода. Разве ты сам не чувствуешь этого?
— Да, погода меняется. Вот уж и племя Торо, родичи Кра, вернулись в наши края. Человек называет этих птиц «воронами»…
— Знакомое племя! Вдоль большой реки тянутся их поселения. У них тоже вкусное мясо…
— Тебе безразлично, Ху, серые они или черные, но здесь гнездятся одни только серые. А черные прилетают всегда в эту пору, и вскоре, как они прилетят, вся округа становится белой. Все вокруг будет засыпано белым. Люди называют это белое «снег».
— Что?
— Снег. Он холодный и белый и надолго уляжется там, куда упадет.
— Ступай в свою конуру, пес, я не знаю, что это.
— Скоро увидишь, Ху. Я ухожу, пришло мое время спать. И в такую погоду лучше всего забиться в будку.
Мацко побрел в глубь двора, а Ху опять погрузился в грёзы, и вскоре вместе с холодным ветром подобрался рассвет.
С рассветом филин заснул по-настоящему, крепко, без сновидений, но и сон не мешал ему слышать, как северный ветер трогал камышовые стены, а что-то совсем незнакомое плавно падало сверху и мягко ложилось на крышу и землю у хижины.
Ветви деревьев вздрагивали на ветру, смородиновые кусты с трепетом гнулись и югу, а землю, с тихим шелестом, слышимым только филину, плотно засыпал снег.
И вот на следующее утро Ху увидел, что это такое снег — белый и чистый; холодное дыхание его ощущалось даже внутри хижины.
— Должно быть, невкусная пища — эта белая штука, — моргал Ху. Однако люди думали о снеге иначе.
— Этот снег надежно прикроет озимые, — сказал агроном.
— Хороший снег — хороший урожай, — добавил Бицо и великодушно отпустил Йошку домой — подъем зяби был закончен.
Неколебимый мир и покой воцарились в округе, ощущалась особая предрождественская тишина. Ветер дул редко, лишь снег продолжал валить. В лесу кружили мириады снежинок, путаясь в частом ельнике и в молодой дубраве, там кое-где на деревьях еще остались листья.
Ферко чистил и смазывал, готовя к зиме инвентарь, и думал при этом о своих нагулявших жир свиньях, когда в сарай заглянул агроном.
— Запрягай к десятичасовому скорому, Ферко. Дядя мой приезжает.
— Господин аптекарь?!
— Он самый.
— Полость взять?
— Для такой короткой поездки не стоит. Я думаю, раз-другой прогуляем и филина по лесу.
— А не замерзнет он?
— Думаешь, на воле филины надевают теплые подштанники? — рассмеялся агроном. — Да они и в тридцатиградусный мороз охотятся так же, как летом, а вот проволочную стенку у хижины заложи поплотнее камышовыми вязанками. Только дверцу оставь свободной. Словом, сделай все, чтобы хижину не продувало ветром, сквозняков даже птицы не любят.
— Слушаюсь, господин агроном. Вместе с Йошкой и сделаем.
— Да, скажи Помози, что и он с нами поедет, пока дядя у нас гостит, он будет сопровождать его при охоте. Так без четверти десять подъезжай к конторе.
Агроном ушел по делам, а Ферко снова принялся раскладывать инструменты по местам и довольно насвистывать под нос, потому как радовался гостю. Аптекарь не скупился на чаевые, а кроме того, держал в своей сумке такую палинку, какая, кроме этой сумки, имеется только в сказках, да в погребах монастырей.
Поезд прибыл без опоздания, и Помози с молодым задором подхватил объемистый багаж аптекаря. Паровоз с приглушенным тутуканием потянул вагоны дальше, в глубь мирно запорошенного снегом поля.
— Как тут вам живется? — спросил аптекарь, и агроном в ответ лишь махнул рукой, жестом давая понять, что, мол, живется неплохо, насколько хорошо вообще может житься человеку в нынешние тревожные, сумасбродные времена. Но вслух он сказал другое.