И тут заиграл рожок загонщика.
— Ну, пошли! — сказал агроном, взял ружье на изготовку и углубился в дубовую рощу. За ним последовал Ферко.
Они не раз уже охотились вместе и договариваться друг с другом, что делать, было им ни и чему. У агронома был зоркий глаз, а у Ферко обостренный слух, и стоило ему уловить малейший шорох слева, как он касался левого плеча агронома, если же шорох шел справа — трогал правое плечо, все это безмолвно, дабы не спугнуть тишины. Так что, хотя Ферко шел без ружья, он имел все основания говорить «мы охотились», «мы стреляли», потому что зверя они действительно брали сообща.
Но пока что в лесу было пусто.
Загонщики шли еще далеко, но все равно приходилось держать ухо востро, ведь гон шел на лису, а лисы знают немало уловок, и не раз им удается перехитрить охотников.
Но вот тишину прервал звук рога, гулко и весело раскатился он далеко по округе, и агроном внезапно подумал, что испытывает дичь при этих чуждых и явно враждебных ей звуках? Боится, помышляет о бегстве? В роще с ветки на ветку перепархивала стайка синиц, а внизу, в долине, предательски заверещала сойка.
— Пожалуй, лиса идет, — прошептал Ферко. — Сойка определенно кого-то углядела…
Агроном только кивнул, молча соглашаясь с Ферко. Сойке, известное дело, стоит только приметить хищницу, как она начинает осыпать ее бранью…
Над лесом, на высоте достижимой дробью, пролетала какая-то длинноклювая птица, но агроном, все мысли которого занимала лиса, промазал, в ответ на выстрел в кустах послышался какой-то шум.
— Лиса кинулась в сторону, — прошептал Ферко. — А кулик летел слишком далеко…
Агроном сердито дернул плечами, потому что Ферко был прав: сойка наверняка давала знать о появлении лисы, а кулик — черт бы его побрал! — действительно шел слишком далеко…
И тут слева неторопливо, почти спокойно хлопнул выстрел.
— Уложил, — высказал Ферко общую с агрономом мысль. Он был уверен в этом: аптекарь был метким стрелком, да и второго выстрела не последовало.
Постепенно лес снова затопила тишина. Дичь, на которую велся гон, затаилась, сосредоточилась на одной цели: осторожно прошмыгнуть между охотниками, поскольку позади нее загонщики подняли шум.
На стрелков неожиданно выскочил заяц, присел и оглянулся, прислушиваясь к шуму и крикам загонщиков.
Ферко покосился на агронома, тот сделал знак: не стоит. Заяц им сейчас не нужен. Зайцев можно будет настрелять после или в другой раз.
Заяц сел и запрядал ушами, словно раскладывал по полочкам, сортируя звуки, идущие с разных сторон.
— Кумекает, что к чему, — прошептал Ферко и улыбнулся добродушно, потому что заяц теперь перестал быть дичью, которую надо выслеживать, стрелять…
Загонщиков все еще не было слышно: агроном приучил своих людей гнать дичь по возможности без лишнего шума, лишь изредка постукивая по стволам деревьев. При таком загоне дичь не пугается, не пускается наутек сломя голову и не взмывает в воздух, а столь же неспешно — в темпе загонщиков — отступает в сторону, куда ее теснят. Фазаны поднимаются на крыло в самый последний момент — уже на опушке леса, а лисы, охваченные кольцом людей, долго рыскают внутри круга, пытаясь как-нибудь прорваться, зайцы, те бегут наугад, не выбирая направления, а кабанов — если поднимут с лежки — слышно издали по вызываемому их тяжелыми телами треску и шуму.
Но пока стояла полная тишина, и лишь иногда доносилось легкое отдаленное постукивание по стволам. Мысли агронома текли вразнобой, и вдруг он подумал: сколь редкостный, благословенный покой господствует в этом припорошенном снегом лесу и какой, должно быть, душераздирающий стон и скрежет стоит на Западе, над полями сражений… едкий запах йода и человеческого пота близ перевязочных пунктов, и мертвые остекленелыми глазами уставились в небо, потому что живые не успевают хоронить их.
По тишине, царившей в лесу, можно было подумать, что нет в нем ни людей, ни дичи. Ветви деревьев по временам беззвучно роняли снег; небо, хотя тонкая пленка облаков и закрывала солнце, было светлым, в низинах недвижно лежал туман, и отдаленное карканье вороны столь полно вписывалось в общий покой, что не трогало слуха.
Но вдруг за кустами негромко хрустнул сучок и агроном почти непроизвольно повернул дуло ружья на звук. Ферко стоял, как камень. Кусты шевельнулись, сквозь ветки просунулась бурая морда крупного кабана.
Ружье медленно повернулось, замерло, и тишину разорвал резкий, сухой щелчок.