В стены хижины снова ударил ветер. Завыл и сбросил со старой яблони шапку снега.
Теперь филин Ху совсем проснулся и почувствовал, что в камышовой хижине витают не только сумерки, но и печаль. Филин не постигал умом, что такое печаль, но болезненно ощущал свое одиночество; он не знал, что такое утраченная вольная жизнь, но ощущал потерю ее острее, нежели человек.
Инстинктивно спасаясь от одиночества, филин Ху обращался внутрь себя, в смутной памяти рода, в сновидениях-грезах ища родителей, ища птенцов и пещеру, и большую реку, и крылья, которые уносят куда угодно. Ху снова прикрыл глаза, но сновидения не возвращались.
Ветер, пронзительно воя, трепал камышовые снопы и тонко свистел в ветвях старой яблони. Иногда порывы его бросали комья снега в проволочную дверцу хижины; где-то в доме, должно быть, забыли закрыть створку слухового оконца, и теперь шалый ветер попеременно, то распахивал ее широко, то захлопывал, и ржавые петли при этом скрипели противно и жалобно, точно кошка, которую тянули за хвост.
Ху напрасно пытался уйти в сновидения, к тому же возникла другая помеха: пришел Ферко и толстой бечевкой закрепил камышовые снопы, которыми была обложена хижина.
— А то, чего доброго, этот взбалмошный ветер все развалит, — бормотал Ферко; он вымел из хижины снег и самую дверцу тоже подпер камышом. — Теперь полный порядок! — заключил он удовлетворенно. — Спи, миляга, больше все равно делать нечего.
Зрачки филина Ху расширились и засверкали, потому что камышовые вязанки заслонили свет, проникавший внутрь через дверцу, потом Ху распушил перья, и это всегда было знаком, что он спокоен: он чувствовал, что теперь его никто и ничто не потревожит, и ему было уютно.
Перекладину крестовины так удобно было обхватить когтями, и ветер теперь тщетно пытался намести снегу в хижину — сквозь камышовые вязанки ему не пробиться — филин сытно поел, что же ему оставалось делать? Ху похлопал глазами, закрыл их, зевнул и почти мгновенно перенесся в другой мир, который так любил и которого так жаждал.
Ху нисколько не сбило с толку, что видимая им теперь картина была совершенно другой, чем в предыдущем сне, и эту, и прежнюю он воспринимал одинаково, как реальную действительность. Ему не мешало, что в прошлый свой сон он видел своих птенцов почти взрослыми, а сейчас самка — его подруга — еще только сидела на яйцах. Непоследовательность грез не путала общей картины вольной жизни.
Единственно важным было для птицы — почувствовать беспредельность пространства и времени, чем и влекли к себе филина Ху эти сны-воспоминания.
Во сне его была весна. Цепкий неприхотливый кустарник по обрыву скалы пестрит цветами, а из глубины расщелин мягко выползает бархатистый, зеленый мох.
Пора весны; кустарнику пришло время выбросить цвет, мху — зеленеть, а в пещере, в гнезде, филинихе пришла пора высиживать птенцов.
Вернулись и перелетные птицы — те, кто в дальних краях спасается от холодов и снега, но, когда солнце вновь прогреет камень и мошкара закружит над цветами, прилетает обратно. Одними из первых явились береговушки, которых в Венгрии называют еще безногими ласточками, потому что они никогда не садятся на землю, не ходят по ней, а лишь, когда надо, цепляются за выступы и расщелины в скалах, где и вьют свои гнезда. Прилетел важный сорокопут и обосновался на своем прежнем месте, в кустарнике; прилетели несколько славок, но появление их прочие птицы не заметили, так они были скромны и некрикливы.
Не опоздали к весне пустельги, свистом своим сразу же наполнившие всю округу и тревожно умолкнувшие, лишь когда среди зелени промелькнул стремительный сокол со своей подругой и придирчиво осмотрел прошлогоднее гнездо, которое и без того ни одна пичуга не отважилась бы занять.
Сокол обыкновенный — дневной властелин воздушных просторов, глава пернатого царства… и — признаем также — истребитель птиц. По счастью, он не охотится около своего гнезда, иначе поблизости не осталось бы в живых ни одной птицы, кроме филинов. Но соколу вовсе и не требовалось охотиться поблизости от гнезда. За мгновение переносился он через реку, еще один миг — и он уже исчезал за лесом на противоположном, пологом берегу реки, где и начинались его охотничьи угодья. Все птицы старались укрыться от него, потому что сокол был не слишком разборчив, в когти его рисковал попасть и простой воробей, и тяжеловатые дикие гуси…