— Нельзя, Ферко. На складе остались только специалисты-техники и шофер.
Ферко задумался.
— Ну, Йошку Помози по крайности можно было бы пристроить…
Агроном ничего не ответил, задумчиво глядя перед собой.
«Надо бы Йошке помочь, — думал он, — хотя, правда, он всего-то без году неделя как солдат». Но мысль эта не покидала агронома, и, встретившись на другой день с Лаци, секретарем сельской управы, он повернул разговор на ту же тему.
— Пожалуй, я мог бы кое в чем повлиять на судьбу парня. Фельдфебель Палинкаш пишет, что взял Йошку под свою опеку и что парень заслуживает того: самый старательный в роте. Кроме того, фельдфебель упоминает в письме о вещах куда более важных: что командиром роты у них капитан Хорват… А Хорват… когда-то был моим подчиненным. Если только от него зависит, кого из рядовых куда определить на службу, то можно считать — дело улажено. Это ты, Пишта, ловко придумал.
— Не я, это Ферко первым додумался.
— По душе мне этот Ферко: кто бы подумал, какие умные мысли приходят в голову человеку, который почти не слезает с ларя с овсом… Что, дядюшка Лаци уже уехал?
— Утренним скорым. Очень беспокоится, бедняга…
— Еще бы! Сейчас вся страна взбудоражена, и, к сожалению, причин для этого достаточно.
После отъезда аптекаря погода еще несколько дней оставалась холодной и ветреной. Лес шуршал, шелестел и изредка постанывал. На полях где накрутило заносы по грудь человеку, а где чернели рубцы окаменелых борозд, и даже зайцы побросали свои открытые ветру лежбища и укрылись в чащобе кустарника на опушке леса. Относительно спокойны были только те обитатели леса, на ногах которых имелись копыта: они помогали им добывать корм из-под снега. Холод и ветер придавали им чувство безопасности, потому что в такую погоду охоты никогда не бывает, а в густом черном ельнике ветер чувствовался только вблизи опушки, в глубине же чащобы подушка опавшей хвои хранила тепло и память о лете, а воздух был неподвижен.
Но непогода долго не выстояла, и через неделю проглянуло солнце. Нельзя сказать, чтобы оно пригревало, но и лишенный силы солнечный свет был лучше снега и ветра. В ласковом свете его вдруг зазвенел и запел весь живой мир, от шмыгающих носом ребятишек с салазками до вертких синиц, от возниц, неторопливо развозящих навоз по полям, до шаркающих метлами по дворам стариков — их тоже выманило наружу веселое солнце.
За санями с навозом, конечно же, увязались вороны, вдоль колеи, присвистывая, забегали хохлатые жаворонки, по обочинам дороги расселись на ветках и затрясли хвостами, застрекотали сороки, и ястреб Килли гонял над селом большую голубиную стаю, стараясь отбить от прочих какого-нибудь молодого голубя.
Голуби каждый раз заворачивали назад к колокольне, и тогда, при повороте, хорошо были различимы всплески их крыльев, но ястреб снова и снова отсекал им дорогу и заставлял стаю лететь и полям, где на просторе можно было без всяких помех расправиться с добычей. Дожидаться конца этой гонки было дело долгое, но несомненно, что ястреб — ловкий охотник и свирепый хищник — в конце концов заполучит свою жертву…
А через час те же голуби, лишь числом на одного меньше, мирно ворковали на крыше колокольни: видимо, они считали в порядке вещей, что время от времени один из них достается ястребу на завтрак или обед.
Голуби ворковали, и, хотя это не было призывно любовное воркование, звуки их будили в человеческих сердцах мечты о весне.
Голуби ворковали, забыв все на свете, а вот воробьев не было слышно. Крикливого писка птенцов, тянувших свои клювики в ожидании родителей, в эту пору еще не бывает, а старые воробьи предусмотрительно укрылись в гуще садового кустарника и оттуда стаями налетают на двор, когда там кормят домашнюю птицу или когда Ферко открывает дверь курятника, где в кормушке всегда есть чем поживиться.
Но Ферко махнул на воробьев рукой, сейчас у него нет никаких кровожадных намерений. В старой, заброшенной конюшне несколько десятков ворон дожидаются своей очереди, когда попадут на стол Ху, и попусту губить воробьев незачем. Правда, проку от них никакого, хотя в весеннюю пору они основательно трудятся, уничтожая гусениц и вредных насекомых, но зато осенью они не менее рьяно выклевывают и расхищают спелую пшеницу.
Ферко не жаль, что они подкармливаются рядом с гусями и курами: «Пусть клюют, дармоеды!» — думает он добродушно. Видно, также думают и хозяйки, что сыплют высевки курам, среди которых копошатся воробьи.