Конечно, не грубо, Ферко никогда не кричал на собаку, но Ферко вполне мог сказать: «Вот что, оказывается, старый пес бережет обувку…» — а это Мацко было бы очень неприятно. Конечно, в словаре Мацко не существовало таких выражений, как «беречь обувку», но укор в человеческом голосе он схватывал очень остро, и тогда его охватывало чувство вины: голова его поникала, а хвост ходил опахалом в знак того, что пес просит прощения.
Нет, Мацко недаром предан хозяину всей душой: вот и сегодня в доме у Ферко резали свинью, и Мацко мог объедаться в волю, что он и сделал. И хоть пиршество продолжалось недолго, Мацко наелся так, что его даже затошнило, и он убрался в свою конуру — переваривать.
Но под вечер Мацко захотелось поразмяться, и он отправился навестить филина, несмотря на то, что последнее время Ху пребывал в дурном настроении: с Мацко бесполезно было говорить о той, другой жизни, которую дарили ему сны и которая часто казалось ему более реальной, чем жизнь в неволе. Мацко в тех немногих случаях, когда Ху пытался рассказать ему об этой столь сладкой для него жизни помахивал хвостом в знак одобрения, — конечно же, его друг вправе пофантазировать, — но многого не понимал. Поэтому весь вид Мацко говорил филину: да, возможно все это когда-то и было, но сейчас Ху находится в хижине… а тот, другой мир… впрочем, с ним, Мацко, такое тоже бывает, иногда он во сне снова становится щенком, и мать кормит его… Но Мацко известно: та жизнь исчезает, как только откроешь глаза.
— Глупый ты пес, — недовольно нахохлился огромный филин, — дело не в том, что я сплю… а то важно, что я переношусь в лес, я живу там вместе со своей подругой и птенцами… иной раз приношу им ворону или другую добычу… вижу, на и другие птицы и звери живут в лесу…
Мацко в таких случаях понуро свешивает голову:
— Да, да… — всем своим видом отвечает он другу, — если ты видел, значит, все так… но согласись, мудрый Ху, сейчас ты находишься в большой конуре, которую построили для тебя люди…
В ответ филин плотно складывает крылья и закрывает глаза, что на языке всех вольных существ означает одно: «Ступай прочь, меня нет для тебя…»
Мацко в растерянности, какое-то время ждет, может быть филин перестанет сердиться, затем по-собачьи громко вздыхает, чувствуя, как внутри улеглись остатки пиршества, и не спеша бредет к своей конуре. Смеркается, но до ночного бдения можно еще урвать час-другой для сна.
Сумерки поначалу затаиваются в глубине оврага и по лесным чащобам, потом густой мрак разом затопляет всю окрестность, потому что луна еще не взошла, а холодно мерцающие звезды не дают света.
Ху чистит перья, в этот час между днем и ночью он по-настоящему один и чувствует себя свободнее. Стих ветер, и теперь филин ощущает себя почти вольной птицей: его удивительный слух раздвигает стены хижины, он слышит не только бой часов на башне, но и сонную возню поросенка в хлеву, частое дыхание соседской собаки, обегавшей все дворы, слышит, как ссорятся воробьи за место в копне соломы.
Слышит филин и как Ферко снует из дома во двор и обратно, постукивание лошадиных копыт в конюшне, гулкие шаги одиноких прохожих.
«Как глуп этот пес, — думает филин, — не может представить себе, что он, Ху, прикрыв глаза, по правде охотится в том, другом, вольном мире».
— Что есть, от того никуда не денешься, — думал Ху, — пес попросту глуп, потому что и он, и предки его с давних пор кормятся около человека, — и филин повернулся спиной к проволочной дверце клетки, словно хотел забыть о ее существовании. — Пройдет это, пройдет, — с тоской и надеждой подумал он и заухал:
— У-ху, у-ху-у-у!..
На подпорку старой сливы уселась домовая сычиха, восхищенная голосом Ху, и весело затараторила:
— Ку-у-вик-к, куу-викк… король ночи, а вот и я. Разве ты не можешь покинуть гнездо?
Ху слетел на пол хижины, к двери, встряхнулся и трижды прищелкнул клювом.
— Ку-викк, ты говоришь, что можешь выходить из хижины, когда пожелаешь? Не сердись, я не совсем тебя понимаю…
Ху вновь задорно защелкал клювом, и маленькая сычиха почтительно вслушивалась в его речь.
— Ку-вик, как я поняла, ты был дома? На воле? Тогда, пожалуй, ты мог бы убить нас…
Ху на это лишь зашипел, и сообразительная сычиха поняла, что филин смеется.
— Я отнес птенцам большую ворону, а потом закусил лаской… — щелкал Ху.
Сычиха внимательно слушала.
— Бесполезно рассказывать об этом собаке, она не способна понять… Но ты, ты ведь нашего племени…
— Да, — оправила перья сычиха, — я тебя понимаю. Но сейчас я должна торопиться, чтобы обо всем рассказать своему мужу. Ку-вик, до встречи.