— Куда ты клонишь, Ху? Я ведь догадываюсь, что ты окольными путями подбираешься к какому-то вопросу. Так говори прямо: что ты хочешь узнать?
— Ты мудр, о ветер, и можешь сказать мне, какой же мир настоящий: тот, в котором я сейчас нахожусь, или тот, куда я порою переношусь во сне?
Ветер стих и, вздохнув, ответил:
— Оба они настоящие, Ху. Оба мира существуют или существовали, но для тебя настоящий тот, где ты сейчас находишься…
— Но может случиться, что я снова увижу крутую скалу, пещеру и реку… не только в снах?
— Возможно, что ты увидишь родные места и наяву, но во сне обязательно, быть может еще сегодня.
Ху закрыл глаза, и то, что он испытывал, человек, пожалуй, назвал бы словом «счастье»; но филин не знал, как определить это блаженное чувство; он долго сидел, смежив веки, а когда снова окинул взглядом камышовую хижину, ветра там уже не было… Только южный ветер умеет так покидать собеседника — абсолютно бесшумно, — но все же после него никогда не остается ощущения пустоты.
Однако Ху не опечалился исчезновением ветра, слишком важны были для него слова ветра, что, быть может, он еще вернется в мир своих грез наяву.
Да и сами люди, по сути говоря, тоже не свободны. Взять, к примеру, рядового Йожефа Помози. Короткое время перед армией он был трактористом, до того — батраком, а еще раньше — полусиротой, батрацким сыном, существование которого определяли строгие рамки бедности и материнских наставлений. Ну а теперь жизнь Йошки Помози расписана по параграфам воинского устава. Параграфами его наказывают и параграфом же поощряют, но ни в коем случае не выходя за рамки воинской дисциплины и солдатского распорядка жизни.
Йошка прошел строевую подготовку и старательно изучил двигатели. Он выделился своими знаниями на экзамене, и из всех его сотоварищей Йошку аттестовали первым, благодаря чему он получил звездочку в петлицу, а это считалось высокой наградой: ведь отныне и впредь он больше не простой солдат Йожеф Помози, а «господин ефрейтор»! Об этом немаловажном факте надлежит помнить каждому рядовому и вытягиваться в струнку, если господин ефрейтор соблаговолит заговорить с подчиненным.
А кроме звездочек Йошка получил назначение в Доромбош и трехдневный отпуск. Узнав о переводе, осчастливленный парень заулыбался и продолжает улыбаться до сих пор, сидя в конторе, где прежде Йошке никогда не предлагали сесть.
Агроном хотел было угостить его палинкой, но Йошка поблагодарил и отказался, сейчас ему как служащему моточастей спиртное категорически запрещено. Так что к палинке ему лучше и не привыкать.
— Ну что ж, твоя правда, Йошка, — соглашается агроном и протягивает парню письмо к аптекарю; тот, конечно же, будет рад встретить Йошку.
— Глядишь, денек-другой и поохотитесь вместе…
Считалось, что огромные бензохранилища находятся в Доромбоше, хотя на самом деле они расположены в нескольких километрах от села.
— Рад, что попал туда?
— Очень рад, господин агроном. У нас в полку говорили, что если кого назначат в Доромбош, того оттуда уж никуда не переведут. Место там строго секретное… А потом, не хотелось бы оставлять мать совсем одну…
— Это верно. Отец твой погиб еще в ту войну, семье пришлось хлебнуть горя. А кроме того, и служба в Доромбоше более ответственная, важная, чем в полку.
— И я так думаю, господин агроном.
Агроном в задумчивости повертел карандаш, потом снова заговорил с Йошкой:
— Зайди к господину Лацаи, секретарю управы и поблагодари его: потому что, хоть ты парень старательный и в технике разбираешься, но это по его просьбе перевели тебя в Доромбош.
— Я так и думал, господин агроном, что кто-то из села замолвил за меня словечко, да и господин лейтенант намекал на чье-то письмо. Но, сказать откровенно, я полагал, что вы сами вмешались, господин агроном.
— Нет, брат, моей тут заслуги нет. Твой подполковник слыхал о господине секретаре, еще когда тот был военным, вот Лацаи и обратился к нему с письмом, но, конечно, и его просьба не решила бы дела, не отличись ты сам при строевой и в учебе на механика…
— Прямо от вас и пойду к господину секретарю, поблагодарю его, — поднялся Йошка.
— Ступай, Йошка, но перед отъездом обязательно зайди ко мне.
И вот Йошка с лицом, мокрым от материнских слез, очутился в поезде.
— Береги себя, сынок, береги, родимый!
— Да ведь говорил же вам, мама, что меня направляют в такое место, где я буду сидеть за баранкой и возить грузы, даже если война разразится, хотя в войну я и не слишком верю.