— Возможно, пес, что тебе это и приятно, ведь ты родился здесь, в конуре, а не в далекой пещере, откуда виден весь мир, и нет у тебя крыльев, что захватывают воздух и несут на простор, до конца которого никто еще не долетал. По законам тех мест, где я родился, ночью вся округа принадлежит нашему племени, для нас нет границ, каждый охотится, где хочет, бьет добычу и ест, когда чувствует голод.
— Я редко бываю голоден, еды мне дают достаточно, хотя вкусный кусок я всегда не прочь проглотить. Например, мясо! Правда, человек в юбке иногда приносит совсем непривычную для собаки еду, и тогда я только смотрю, но не ем. А человек принимается кричать: «Чёрт бы побрал твою привередливость, Мацко, тебе бы пойти в епископы!» Но тронуть меня не решается. Один раз, верно, попробовала стукнуть ручной метлы, но тут я показал ей клыки, и с тех пор она только кричит или выносит из дома кошку Мяу, чтобы позлить меня.
— Жаль, что сюда не приносит, — почесался Ху.
— Мяу может быть очень опасной. Я знал одну красивую и сильную суку, но кривую: Мяу выцарапала ей глаз…
— Все оттого, что вы разучились охотиться! Сперва надо запустить когти в загривок, потом сдавить хребет…
— И что потом? — заинтересовался Мацко, виляя хвостом.
— Потом? — удивился Ху. — А потом ничего не бывает. Кусаться она не может, царапаться тоже. Пока долетишь до гнезда, добыча уже чуть жива. А остальное — забота птенцов и их матери. Если достался щенок, то с ним возни немного…
Хвост у собаки замер, Мацко слегка отступил и заворчал.
— Неужели вы охотитесь даже на малых щенят?
— А почему бы нам не ловить их? У щенков очень вкусное мясо…
Мацко отпрыгнул в сторону, чтобы уйти, но на ходу огрызнулся:
— Противно говорить с тобой, Ху!
— Знаю, пес, но ведь я сказал только правду. Если бы ты обнаружил у дома одного из моих птенцов, что бы ты сделал с ним?
Мацко задумался.
— Не знаю…
— В тебе говорит человек, пес. Но сам ты прекрасно знаешь, что бы ты сделал с птенцом: разорвал в клочки.
— Но не съел бы!
В ответ филин Ху громко заухал — отрывисто, резко, — уханье это походило на жуткий смех, от которого шерсть на спине у Мацко встала дыбом.
— Какой ты добрый, пес! Почти как человек. Не съел бы птенца! Ху-ху-хууу! Только убил бы…
Мацко сел, свесив косматую голову, и наступила долгая пауза.
— Должно быть, поднимается ветер, — пес поскреб лапой шкуру.
— От горячей похлебки ты потерял и чутье, и слух, пес. Я, филин, давно чую: к нам идет Большой Ветер. Впереди слышен свист, ближе к середине свист переходит в вой, а конец Ветра так далеко, что даже мне не виден и не слышен. Большой Ветер несет с собой холод, застонут леса и запенятся воды… В такую пору хорошо забиться в пещеру, Большой Ветер очень редко заглядывает к нам, лишь когда дует прямо в устье пещеры с противоположного берега. Но и тогда он почти не тревожит нас, потому что там есть маленькая боковая камера, куда ветру уже не проникнуть.
— Да, теперь и я чую, скоро к нам придет ветер, — тряхнул головой Мацко, приметив, как редкий туман заколыхался возле кустов смородины и задрожали сухие листья хрена.
Еще минута, и всколыхнулись ветки у яблонь, а в вышине зашелестели верхушками тополя.
— Ветер, ве-е-етер, — пели высокие тополя, — надвигается самый холодный, ледяной ветер. Похоже, зима еще вернется в наши края…
— Земля над нами почти просохла, — шептали кусты смородины, — теперь нам не страшен холод.
— Глупые! — ужаснулась яблоня. — А если зима вернет снег? И ударит морозом? Уже набухают мои нежные почки, стоит зиме прихватить их заморозками, и я на все лето останусь бесплодной!
— Подумаешь, велика потеря, — трепетали смородиновые кусты, — десяток червивых яблок…
Здесь разговор прервался, потому что ветер в этот момент подцепил непрочно сидящую черепицу на крыше агрономова дома, черепица с грохотом заскользила по скату и, ударившись о землю, звонко раскололась на мелкие кусочки.
— Взгляну, что там происходит, — Мацко вильнул хвостом на прощание, но филин Ху ничего не ответил, только моргнул несколько раз подряд и стал думать о человеке, который хитро построил эту необычную пещеру — камышовую хижину: в нее совсем не залетали порывы ветра, самые яростные наскоки его отскакивали от плотных камышовых стен.
— Все равно одолею, все равно опрокину хижину!.. — завывал ветер, и никто ему не посмел возражать, только где-то вверху поскрипывало чердачное окошко, да время от времени пушечным выстрелом хлопала ставня. На стук ее Мацко, который вслушивался в нарастающую какофонию природы, уже сидя в теплой конуре, каждый раз тревожно вскидывал голову. Перед тем как забраться в конуру, Мацко обежал вверенную ему территорию и обнюхал все уголки, но ветер оглушил его, и пес верно решил, что ему все будет слышно и из конуры.