Но вот послышалось характерное цыканье вальдшнепа, однако разглядеть птицу было невозможно: вальдшнеп тянул так низко, что сливался с кронами деревьев.
— Никак не разгляжу, — вытянул шею аптекарь, и тут снова заговорило ружье полковника.
— Готов, — прошептал Йошка.
— Справа! — жарким шепотом обжег Йошка.
Аптекарь выстрелил тотчас, навскидку. Вальдшнеп как бы переломился в полете.
Йошка сходил за добычей, а заодно прихватил и лису.
— Самец.
— Вот это удача! Не люблю убивать мать от детенышей, хотя известны случаи, когда самец выхаживал лисят, конечно, если те уже могли питаться мясом.
На небе кое-где проглянули вечерние звезды, но тяжелый, насыщенный испарениями воздух не поднимался вверх, а тянул вдоль просек, разнося терпкий запах дубовой коры. Лунный свет чуть заметно обозначил тени, когда со стороны полковника снова раздался выстрел, а затем, как бы гонясь друг за другом, к охотникам метнулась пара вальдшнепов. Аптекарь ударил дуплетом.
— Вот это выстрел! — И восхищенный Йошка бросился подбирать птиц.
Вечер сменился ночью. На небе ярче замерцали звезды, ветер сник в ближайшем подлеске, и где-то совсем в отдалении словно бы прогромыхала телега. Светя перед собой электрическим фонариком, подошел полковник, за ним Янчи нес двух убитых вальдшнепов.
— Я этой добыче радуюсь больше, чем если бы завалили оленя. Ну, а у вас что?
— Три вальдшнепа и лиса.
— Поздравляю! Приведись мне жить еще раз, стал бы я лесником. Пойдемте не спеша, пусть легкие немного проветрятся, а то меня уж тошнит от воздуха в бункере.
И приятели побрели из леса.
Янчи и Йошка забежали вперед, потом подождали старших: полковник и аптекарь шли умышленно замедляя шаг, каждый был погружен в свои думы.
Наконец, аптекарь и вовсе остановился.
— Ну, что, известно что-нибудь о войне?
— Ничего… То есть, что я мог бы сказать, и без того каждому известно, а чего не вправе говорить, за то, друг, не взыщи.
— Я понимаю…
Приятели постояли, повздыхали молча и снова двинулись в путь, а навстречу им также молча шагнуло из мрака тягучее, тяжелое Время…
Утихомирилась погода и в селе, где жил агроном Иштван. Ветер перестал трепать хижину филина, едва колеблемый воздух позволил солнечным лучам прогреть себя, отчего стал ласковым, легким и поднялся вверх, уступив место холодным потокам, спустившимся погреться о землю.
Заросли камыша за околицей тоже притихли, не слыша ветра.
Зимородок о чем-то подолгу задумывался на сухой ветке ивы и изредка перепархивал от дерева к дереву, словно демонстрируя на ласковом, по-весеннему пригревающем солнышке, свои роскошные перья.
Ручей мягко плескался о берег, но не спешил: видно, и ему нравилось греться в весенних лучах. Земля отдавала пар и на глазах просыхала, а на сероватых бороздах пашен топтались грачи, голодные, но неторопливые: они знали, что теперь еды — червяков и букашек — будет им вдоволь. Грачи даже не удостаивали своим вниманием серых ворон, шумно негодовавших по поводу конкуренции.
Дороги просохли, и хотя для сева еще не время, но пастбища вдоль опушки леса уже рыхлят, мерно покачиваясь, бороны. Зубья разрывают плотно слежавшуюся корку, и земля тотчас начинает дышать полной грудью, а через неделю от ее дыхания зазеленеют дорожки, проложенные бороной вдоль склонов холма.
По северным, изрытым оврагами склонам леса земля уже не холодная, но в рощицах, обращенных к югу, зацвел кизил, и на дикой черешне почки набухли так сильно, что того и гляди брызнут соцветиями.
И где-то в чаще воркует лесной голубь.
Голубь прилетел не нынешней ночью, а неделю назад, не отпугнула его и ненастная погода, голубь знал точно: пришла весна… но во всеуслышание заявить о весне и о том, что он готов ее встретить, решился лишь сегодня. Он заворковал у своего прошлогоднего гнезда, и от этого воркования еще большим теплом повеяло на тихо гудящий мир леса.
Буки выпрямили и потянули к теплу и свету свои ветви; среди хвойного бора в аромате смолы купается первоцвет, а под укрытием колючего можжевельника выкармливает детенышей старая зайчиха. К подножию куста ветер бросил охапку желто-коричневой палой листвы, и заячье семейство столь надежно укрыто в ней, что не только человек, но и лиса прошла бы мимо, если бы, конечно, не предательский запах.
В поднебесье на струях теплого воздуха парят сарычи, и клекот их разносится далеко по округе; по небу тянут на север облака, похожие на опрокинутые галеры; под кустами, в прогретом затишье, обвилась вокруг солнечного луча полураспустившаяся фиалка.