В это время на выступе пещеры показалась тень и закрыла собой все устье. Последней надеждой отчаявшейся матери было, что человек не увидит их в темноте, но когда в руках человека вдруг вспыхнул яркий луч света, этот свет точно вытолкнул филиниху из пещеры. Два взмаха крыльев, и вот она уже на воле, не заметив в панике, что правым крылом сильно задела страшилище, которое среди людей было известно под именем Яноша Киш-Мадьяра.
(Погруженный в воспоминания филин Ху в этот момент с такой силой вонзил когти в жердочку, на которой дремал, что почти проснулся… и ему стало страшно так же, как в ту ночь в пещере…)
Страшилище подошло совсем близко к птенцам — впереди него плясал слепящий свет — и затолкало перепуганных филинов в широкое жерло мешка. Крылья и лапки птенцов в мешке перепутались, подмялись, и филины, должно быть, подумали, что настал их конец. Во всяком случае, у одного из них — Ху — было именно такое ощущение, потому что он оказался на самом дне мешка и стал уже задыхаться… От страшных воспоминаний филин Ху проснулся.
«Так все и было!» — подумал Ху. Стало быть, и тот, другой мир тоже доподлинный, а может, он-то и есть самый настоящий. Ху ни минуты не сомневался в том, что родители и сейчас живут в пещере, но когда он представлял себе, что вернется домой, Ху прежде всего думал не о тесной пещере, а о долгих ночах на свободе и вольной охоте.
Совсем проснувшись, Ху чистит перья, затем спускается на пол, чтобы поесть, когда у проволочной дверцы неожиданно появляется Ката, старая наседка, и подслеповато вглядывается в полумрак хижины.
«Пожалуй, здесь никто не найдет яйца», — решает наседка и старается просунуть голову сквозь проволочную сетку, чтобы оглядеться, как вдруг в глубине хижины замечает филина и с отчаянным кудахтаньем бросается обратно во двор. Паника охватывает и других кур, поднимается невообразимый переполох, к которому присоединяется, наконец, сам петух, так и не разобрав, откуда грозит опасность, и издает боевой клич, смысл которого можно истолковать приблизительно так: пока я с вами, вам нечего бояться. Куры, конечно, довольны своим заступником: как геройски он защищает несушек, но утки поднимают их на смех.
— Кря-кря-кря, — и черные глазки уток ехидно поблескивают, — полюбуйтесь только на этого хвастуна с такой смешной штукой на голове… какой он храбрый, когда нет опасности… кря-кря-кря…
Ху, проголодавшийся да к тому же, признаться, и порядком струхнувший во сне, успел заглотить второго воробья и теперь прислушивается, стараясь понять, чем вызван этот переполох среди кур.
Шло время, и Йошка Помози свыкался с солдатской жизнью, которая и не была настоящей солдатской. Дома Йошке жилось совсем несладко, и, если сравнить с деревней, теперешняя его служба казалась чуть ли не отдыхом. Батрацкий сын, он привык вставать до солнца и работать, не разгибая спины от зари до зари то на соломорезке, а то и на тракторе. Теперь же, как и все прочие солдаты, он вставал на часок-другой позже, чем раньше. Летом труба поднимала солдат только в пять, а зимой — не раньше шести.
Йошка не был настолько избалован жизнью, чтобы не видеть приятных сторон солдатской жизни, о чем и написал агроному и попросил его пересказать матери содержание письма.
С утра пораньше он первым делом убирал канцелярию, хотя, по чести сказать, особого беспорядка там и не было: затем Йошка шел проведать своих приятелей, которые, похоже, тоже не надрывались на работе. Чуть позже он заводил мотор автомобиля и в облаках пыли мчал в село, где ненадолго заворачивал к аптекарю обсудить с ним «мировые проблемы», затем ехал к почте, где забирал все, что приходило для воинской части и отдавал то, что нужно было отослать.
Полковник приходил в подземный бункер-канцелярию точно к девяти часам, принимал у Йошки закрытую сумку с почтой, а затем выслушивал донесения офицеров. Йошку при этом на первых порах отсылали вон, но потом его перестали выпроваживать, так как полковник доверял Йошке, да и другие офицеры тоже доверяли; большинство из них до призыва на военную службу были инженерами, и разные их поручения Йошка выполнял с такой же точностью, как и поручения полковника.
И очень скоро Йошка сделался прямо-таки незаменимым человеком, кому спокойно можно было давать и самые деликатные поручения в полной уверенности, что Йошка не проболтается. Поэтому никого не удивило, что Йошку вне очереди произвели в капралы, хотя этот чин не внес никаких изменений в жизнь самого Йошки и не изменил его отношений с товарищами по части. Строевой службы здесь, за исключением далеко вперед вынесенных сторожевых постов, никто не нес, и в общем-то получалось так, что те, кто до призыва был мотористом, сварщиком, строителем, плотником, слесарем или инженером, и сейчас занимались своим прежним делом с той только разницей, что на них надели военную форму. Единственным исключением был сам полковник, который окончил военно-техническую академию, но и он, находясь постоянно среди некадровых военных, не так следил за своей выправкой.