Хозяйка хочет загладить вину, она ласково почесывает Мацко и шею, и за ухом.
— Ну, теперь доволен! — говорит женщина. — Помирились с тобой? Но все же впредь не вертись под ногами, проведай-ка лучше Ху, нашего филина, а то он, наверное, скучает…
Из всей этой речи Мацко уловил лишь знакомое имя филина и, немного подумав, смекнул, что ему и впрямь следует проведать филина, ведь сегодня он еще не был у него.
Мацко любит наведываться к филину. Если бы только было у него чуть посветлее, а то стены хижины, как и зимой, по-прежнему обложены со всех сторон камышовыми вязанками, и после яркого весеннего солнца Мацко едва различает филина, хотя и прижимает нос вплотную к проволочной сетке.
Ху бодрствует, хотя сейчас для него время сна: но весна подступила к хижине, и вместе с нею пришло беспокойство. Для вольных птиц — это пора разбивки на пары и дружной, совместной жизни, пора выведения птенцов; а Ху одинок, и смутное ощущение, что ему чего-то не хватает, постоянно тревожит филина, и ощущение это почти так же остро, как чувство голода.
Иногда, правда, ему удается ненадолго забыться в дреме, и тогда грезы переносят его в другой мир, мир вольной жизни, но тотчас же лязгает мотыга в саду или ударит полуденный колокол, или раздастся чей-нибудь громкий оклик из соседнего сада, а то припожалует Мацко — и прощай, сладкий сон.
— Мне тебя почти не видно, Ху, — приветливо машет хвостом пес, — зато я вижу на полу воробьев. Видно, ты не слишком голоден…
— Совсем я не голоден, — почесался Ху. — Человек, как я вижу, понял, что филины не могут питаться освежеванным мясом. Ни перьев на нем, ни шерсти… От него недолго и погибнуть…
— Человек не хочет, чтобы ты погиб…
— Возможно. Но тогда почему он не отпускает меня на свободу?
— Этого я не знаю, Ху… хотя помнится, ты рассказывал, что иногда уходил в тот, вольный мир…
— Да, но с первым теплом во мне народилась какая-то тревога, я почти не сплю, и тот, другой мир не приходит ко мне… В хижине душно, а вокруг нее слишком уж много разного шума и суматохи: воробьи стали чрезмерно крикливы, а надоедливых мух развелись целые тучи, и нет от них ни сна, ни покоя.
Мацко хотел было утешить приятеля, как вдруг где-то совсем близко ударил колокол. Женщины-работницы принялись собирать лопаты и грабли, а потом, весело переговариваясь, двинулись к дому.
— Пойду, провожу их, — тотчас решил Мацко и, размахивая, точно флагом, хвостом, пустился от хижины; впрочем, приятелям больше не о чем было разговаривать. Ху даже не взглянул вслед Мацко. Звон колокола вскоре смолк, и в теплом колыхании воздуха, над рядами свежевскопанных грядок установилась тишина.
Тогда Ху расправил крылья и поудобнее уселся на перекладине; в полуденном покое потонули все шумы; куры дремали в тени сарая; Мацко свернулся у себя в конуре; мелкие птахи прилепились подле гнезда и смолкли, измученные добыванием корма для ненасытных птенцов.
«Если бы только мне уснуть и увидеть другой, вольный мир», — подумал Ху, и тут на садовой дорожке показался агроном. Он подошел к хижине и отворил дверцу. Удивительно, что Ху на этот раз не встревожился и не испугался, хотя человек набросил на него пиджак, затем выпростал из-под пиджака лапку филина с нагавкой и ловким движением острого ножа срезал кожаный ремешок. Затем снял с филина пиджак, накинул его на плечи и вышел из хижины, а дверцу оставил открытой:
— Лети себе на волю, птица! — агроном широко взмахнул рукой, и глаза у него при этом взволновано блестели. — Лети, птица! — повторил он еще раз и, опустив голову, побрел к дому.
Ху какое-то время сидел тихо, охваченный странным, ему самому непонятным чувством, потом через открытую дверцу проковылял наружу и подозрительно огляделся по сторонам. Отныне филин был предоставлен самому себе, никто его не сторожил, больше не довлела над ним чужая сила, стены хижины не ограждали от просторного мира, но в этот первый миг свободы Ху чувствовал себя беззащитным, а саму свободу — устрашающей.
Наступил вечер, звезды едва высвечивали, тьма стояла почти полная.
Филин Ху сейчас впервые вспомнил о необходимых предосторожностях, он легко взлетел на ближайший забор, оттуда — на нижнюю ветку тополя и замер, сжавшись в комок. И только сейчас во всей полноте ощутил громаду надвинувшегося на него свободного пространства. В чувствах, в памяти ли Ху возник путь, который должен был привести его к большой реке и родительской пещере. И едва дорога вырисовалась в глубине его подсознания, как филина охватило жгучее, подстегивающее желание: скорее, скорее домой!