Еще один прием, обеспечивающий гротеск, – буквализация метафоры. Например, Елена Грачева указывает, что «Органчик» Брудастый «был порожден скорее оборотом речи»[46]: в переписке Салтыкова фигурируют «дураки с музыкой и просто дураки»; «с музыкой» – то есть те, кто как заведенные повторяют одно и то же. В позднесоветской неподцензурной литературе таким приемом активно пользовались концептуалисты, особенно Владимир Сорокин. Его «Норма» полна буквализованных языковых клише: буквальное понимание банальных и пошлых метафор из советской официозной поэзии создает гротескный эффект. И Сорокин, и Салтыков-Щедрин обращают особое внимание на язык, так или иначе идеологизированный, обеспечивающий общественную атмосферу.
Чем ближе к современности, тем мрачнее становится «История одного города». Венчающая ее история Угрюм-Бурчеева, который отрубил себе палец ради любви к начальству и заморил свою семью в подвале, не имеет почти никакого отношения к юмору. Идеальный город, в который Угрюм-Бурчеев стремится превратить вверенный Глупов, – место, где в каждом доме живет одинаковое количество разнополых жителей; они должны, «во-первых, исполнять свойственные им работы и, во-вторых, – размножаться». Эти одинаковые люди, помимо работы, только беспрестанно маршируют, ходят в «манеж для коленопреклонений», а в «манеже для принятия пищи» получают «по куску черного хлеба, посыпанного солью». Такое описание находится уже за гранью сатиры и гротеска. Это настоящая антиутопия, предвестие романов Евгения Замятина и Джорджа Оруэлла.
Иллюстрация к «Городу Солнца», утопическому труду Томмазо Кампанеллы 1602 года. В основе этой утопии – упразднение частной собственности и института семьи. Рождение и воспитание соляриев, жителей Города Солнца, контролирует государство в соответствии с биологическими и астрологическими показаниями. Щедринский город-казарма – зеркальное отражение подобной социалистической утопии[47]
В истории Угрюм-Бурчеева вновь разыгрывается вневременной сюжет. Так, в его стремлении «унять реку», чье течение неподвластно его геометрическим идеалам, чувствуются отголоски древней истории (вавилонский царь Кир наказывает реку Гинд, обмелив ее с помощью совершенно прямых каналов; его внук Ксеркс велит высечь море, в котором утонули его воины). Через сто лет после Щедрина у Александра Галича отставной сталинский следователь захочет отправить по этапу Черное море: «Ой, ты море, море, море, море Черное, / Не подследственное жаль, не заключенное! / На Инту б тебя свел за дело я, / Ты б из черного стало белое!»
Исторические предания – не единственный источник угрюм-бурчеевского сюжета. Город-казарма Угрюм-Бурчеева – зеркальное отражение социалистических утопий Томмазо Кампанеллы, Шарля Фурье и Анри Сен-Симона, в которых свобода и рационализм превращаются в свои противоположности[48]. Если у этих утопистов начальники живут на возвышении в центре города, то в гротеске Щедрина градоначальники буквально парят над городом. По мнению Владимира Свирского, абсурдная жестокость угрюм-бурчеевского Глупова – реакция Щедрина «на идею казарменного коммунизма нечаевского толка»[49]. (Советские интерпретаторы предпочитали этого не замечать; например, Евграф Покусаев пишет, что критика Щедриным коммунизма и социализма – скрытое обвинение императорской власти: «…тот самый скотский режим, который вы приписываете социализму, есть ваш режим, есть ваш порядок, именно такой строй жизни вытекает из принципов деспотического монархизма, царского единовластия, из принципов всякого другого антинародного государственного института»[50].)
Наконец – и это самое важное – мечты Угрюм-Бурчеева весьма близки к реальному российскому законодательству: «Строго регламентированный тюремно-казарменный распорядок занятий, исполнение «бесчисленного множества дурацких обязанностей», «телесные упражнения», «коленопреклонения», «шагание под бой барабана» – все это находим мы в XIV томе «Свода законов»[51]. Получается, что гротеск лишь немного усиливает реальную административную волю, но этого достаточно, чтобы перевести повествование в план антиутопической фантастики.
47
Иллюстрация к «Городу Солнца», утопическому труду Томмазо Кампанеллы 1602 года. Из открытых источников.