Он рассказал мне, что его мама работает няней в детском саду. Там же, в детском саду, находятся его младшие братишки и сестрёнка. Сам он учится в художественной школе.
— Прощайте, я побегу, а то отстану от своих, — сказал Алёша.
Это была моя последняя встреча с ним. В следующий мой приезд в Петроград, летом 1920 года, я узнала, что комсомолец Алексей Калёнов добровольно вступил в отряд, отправлявшийся на фронт, и пал смертью храбрых в бою против банд Юденича.
Как горько, что белогвардейская пуля оборвала жизнь Алёши! Какой прекрасной могла бы быть эта жизнь!
Наверное, он стал бы художником и рисовал бы цветы. Но это были бы настоящие цветы — такие, какие он видел вокруг себя.
А главное — над этими цветами не висело бы мрачное, тёмное четырёхугольное небо, похожее на грязную спичечную коробку.
Нет, над ними было бы ясное, светлое, чистое небо, привольно раскинувшееся от края до края небосвода!
ВАНЯ ВЬЮНОК
Летом 1917 года я, автор этой книги, состояла членом социалистического Союза рабочей молодёжи — одной из тех организаций, из которых в будущем вырос многомиллионный Комсомол.
Среди членов Союза молодёжи был невысокий шустрый паренёк, которого все звали просто Ваня, а вместо фамилии Скоринко — прозвищем «Вьюнок», данным ему за необыкновенную живость, подвижность, весёлую бесшабашность.
Где бы ни затевался спор, куда бы ни надо было проникнуть агитатору-большевику, перемахнув для этого через забор или же пробравшись в щель, сквозь которую, казалось, могла пролезть только кошка, Ваня Вьюнок был тут как тут. Он не боялся ни бога, ни чёрта, ни пушек, ни пулемётов, пошёл бы один против целой дивизии, но испытывал невероятный, прямо панический страх перед своим отцом.
Отец этот, рабочий Путиловского завода, суровый, богобоязненный, воспитывал своё единственное чадо «в строгости»: учил сына, что от поклона хозяину голова не отвалится; что политики — болтуны и балаболки, а истинный рабочий должен надеяться только на свои руки. В 1905 году отец на некоторое время поверил Гапону, который уговорил рабочих взять иконы и пойти просить помощи у царя. Но после того, как царь расстрелял безоружных рабочих, пришедших к Зимнему дворцу вместе с жёнами и детьми, отец Вани разочаровался и в Гапоне, и во всякой революции.
Легко представить себе гнев отца, когда весной семнадцатого года он узнал, что его сын «записался в большевики». Отец категорически запретил Ване «бегать по собраниям» — тот продолжал. И тогда отец, нимало не смущаясь тем, что Ваня уже член партии, приказал сыну спустить штаны и отлупил его ремнём.
В июле 1917 года партия большевиков подвергалась преследованиям со стороны Временного правительства. Владимир Ильич Ленин скрывался в шалаше неподалёку от станции Разлив.
Как раз в это время Ваня, проходя где-то около Невского, увидел двух безногих инвалидов, которые, громко клянясь и призывая в свидетели бога, рассказывали, что сам Ленин предлагал им вступить в большевистскую партию и обещал заплатить за это каждому по миллиону рублей германским золотом.
Ваня стал ругать инвалидов, изобличал их в гнусной лжи. Но тут появились милиционеры Временного правительства. Ваню арестовали, отвели в участок, избили, продержали ночь, а утром вытолкали в шею.
Теперь-то настало для него самое страшное: весь дрожа при мысли о предстоящем разговоре с отцом, брёл он домой. Но решил рассказать всю правду. И в минуту, когда рассказ дошёл до ареста и избиения в милиции, услышал гневный голос отца:
— Ах ты паршивец!
Ваня был убеждён, что гроза отцовского гнева обрушится на него за то, что он, Ваня, встал на защиту большевиков. Но нет.
— И ты стерпел, паршивец! — бушевал отец. — Да ты обязан был этим иродам в рожу дать! Чернильницей! Револьвером! Стулом! Рабочий не должен терпеть удара от буржуя. Ударил — получай обратно!
Тут в спор вступила мать.
— Вот старый дурак! — накинулась она на отца. — Сам выжил из ума и сына хочет за собой утопить. Большевики! Скоро сын без головы придёт благодаря папаше. Офицеры оторвут.
Но отец, не обращая на неё внимания, топнул ногой и сказал о сыне, что он, мол, и без головы хорош.
— Чёрт с ней, с его головой! — кричал отец. — За Ленина, за большевиков пусть оторвут! Но и мы терпеть не будем! Один Путиловский завод разнесёт всю буржуазию и сотрёт в порошок весь Невский, если они тронут Ленина пальцем.
Потом отец ушёл, а вернувшись домой, торжествуя, заявил, что отныне он красногвардеец, хотя ему уже сорок семь лет. Как два красногвардейца, они с сыном пожали друг другу руки и расцеловались.
Такова была история, которую много раз слышали мы от Вани Вьюнка.
Теперь уж Ваня пропадал целыми сутками в Союзе рабочей молодёжи и в отряде Красной гвардии. Все его помыслы, да и не только его, были заняты лишь одним: как бы раздобыть побольше оружия. В руках он держал винтовку, которая была ростом с него самого. Отцовское пальто, в которое он был одет, было перепоясано пулемётной лентой, а за неё были засунуты пистолет и старинный тесак времён Петра Первого.
К двадцатому октября ни для кого не было тайной, что вооружённое восстание против буржуазии — дело самых ближайших дней. События нарастали с каждым часом. «Весь Питер был разделён на два лагеря, и середины не было, — вспоминает эти дни делегат II съезда Советов большевик Иван Харитонович Бодякшин. — На улицах, на площадях, в трамваях, в учреждениях, в клубах, в цирках, в казармах, в университете, в библиотеках, во дворцах, на судах и пароходах, на фабриках и заводах, в рабочих кварталах — везде и всюду люди собирались и говорили о революции, о свободе, о воле, о равенстве, о земле, о фабриках и заводах…»
Утром 24 октября Ваня Вьюнок, проснувшись, увидел довольно странную картину. На полу сидел, видимо, только что вернувшийся с завода, отец и заботливо чистил Ванину винтовку.
Винтовка отца, уже вычищенная, лежала рядом с ним. Из глаз отца катились слёзы, которых он, вероятно, сам не замечал. Около него стояла мать, глядевшая на него с возмущением и сожалением.
— В ветрогоны записался, — ехидно говорила мать. — Вместо того чтоб сына за это высечь, вот тебе на: винтовку чистит!.. Убивать, что ли, кого собрался?
— Уйди, дура баба, — смазывая маслом затвор, отмахивался отец.
— Сам дурак! Весь двор над тобой смеётся…
Но отец заметил, что сын не спит.
— Проснулся? Вот и хорошо. Бери винтовку, и идём в штаб.
Под плач и причитания матери они, держа винтовки, пошли в штаб Красной гвардии. Там было шумно, оживлённо.
— Сегодня я себя чувствую храбрецом особенным, — сказал отец, обнимая Ваню за плечи. — И если все остальные так же, то завтра будет у нас власть!
Последние недели перед Октябрём Владимир Ильич Ленин прожил в конспиративной квартире Маргариты Васильевны Фофановой, на Выборгской стороне.
«Когда мы остались вдвоём в квартире, — рассказывает Фофанова, — Владимир Ильич попросил меня показать ему всю квартиру, чтобы ориентироваться на случай, если придётся воспользоваться окном, а не дверью для ухода из квартиры.
Вначале я даже не поняла, что этим хотел сказать Ильич. Показываю квартиру. Когда пришли в третью комнату и я указала на балкон — смотрю, Ильич радостно улыбнулся и сказал: „Прекрасно! Теперь можно точно определить, как идёт водосточная труба, близко ли из моей комнаты, если придётся по ней спускаться…“».