Выбрать главу

«Нечего и говорить, что мы, захлёбываясь от восторга, старались всё ему выложить, — рассказывает Елена Павловна Штернберг. — Затем он заинтересовался семейными альбомами и выхватил оттуда карточку отца, после чего быстро исчез. Мы были удивлены тревогой взрослых, вызванной этим визитом. Лишь много лет спустя я узнала, что это был шпик, не побрезговавший заставить наивных глупышей в какой-то мере предать своего отца, а карточка понадобилась для охранки».

Охранке удалось проведать об оружии, припрятанном в обсерватории.

И она решила немедленно произвести в обсерватории обыск.

Полицейские заявились в обсерваторию как раз в тот момент, когда Павел Карлович вместе со своим сотрудником Преображенским чистил и смазывал это оружие.

«Проверяем мы оружие, — рассказывает в своих воспоминаниях Преображенский, — и вдруг слышим, кто-то входит в первую комнату, где стоят часы точного времени. Павел Карлович вышел и видит там… околоточного надзирателя с каким-то штатским, очевидно шпиком. Павел Карлович, как всегда, не растерялся и спокойным голосом возмущённого учёного сказал им: „Что вы делаете? Да знаете ли вы, что от одного повышения температуры от вашего тела изменится качание маятника, и время во всей России станет неверным!“ Те, не ожидая такого эффекта от своего неожиданного прихода, начали извиняться и поспешили выйти и уже вне здания обсерватории начали расспрашивать Штернберга о возможности сокрытия в обсерватории нелегального склада оружия. „Что вы говорите? Да кто же посмеет нарушать исключительного значения и точности определения времени, принося сюда посторонние предметы?! Кто сюда, в святая святых науки, может проникнуть?!“ Тем показались убедительными доводы профессора, они поспешили извиниться и ушли, „пока не остановилось время во всей России“».

Так охранка ни до чего не доискалась!

Павел Карлович занимал при обсерватории большую квартиру, имел семью — жену, сыновей, дочку Лену.

Лена была совсем маленькой девочкой, и её отец запомнился ей, как рассказывает она, «не как революционер, учёный, педагог, а просто как папа».

Но в том, каким был этот «папа», раскрывается его характер и как учёного, и как педагога, и прежде всего как революционера.

Когда Лене было лет пять-шесть, Павел Карлович возложил на неё обязанность: утром, к завтраку, она должна была готовить кофе. Он сделал это, видимо желая, чтобы она с самого раннего возраста приучилась делать в доме что-нибудь полезное. Объяснил, сколько ложек кофе надо класть в кофейник, сколько наливать воды, как греть.

«Всё это я выполняла в точности и гордилась этим поручением, — рассказывает Елена Павловна. — И вдруг в какой-то несчастный день напал на меня каприз. Я дерзила, грубо заявила, что варить кофе не буду — „вари себе сам“, и при этом со злорадством думала, что он будет меня упрашивать, так как без моих услуг останется без кофе. Вероятно, при его вспыльчивости ему больше всего хотелось бы как следует отшлёпать меня, но он ограничился тем, что схватил меня за плечо, как былинку перетащил из столовой в другую комнату и, поставив перед зеркалом, сказал: „Посмотри на себя сейчас же в зеркало“. — „Не буду смотреть!“ — „Сейчас же посмотри!“»

Последний окрик был таким грозным, что я не посмела ослушаться.

«Смотри, какая ты „красивая“: злая, красная, надутая. Никогда больше такая злая девочка не будет варить мне кофе, сам себе буду варить…»

Всего этого девочка никак не ожидала. Горю её не было границ, она рыдала на весь дом, умоляла простить её. Отец простил, и больше никогда подобных выходок девочка себе не позволяла.

Другой запомнившийся ей случай связан с вечной проблемой, которая встаёт перед детьми: в чём состоит честность по отношению к товарищам?

Дело было так. В кустах сирени, росших в саду, ребята нашли браунинг с патронами, завёрнутые в пожелтевшую газету 1905 года. Память о первой русской революции была ещё свежа; ребята сразу догадались, что этот револьвер переброшен через забор каким-то революционером, который, убегая от преследовавших его полицейских, избавился от опасной улики.

Легко представить себе волнение и интерес, рождённые такой таинственной и романтической находкой. Мальчишки решили утаить её от взрослых и, забравшись в самый укромный уголок сада, взорвали несколько патронов. А девочка испугалась и потихоньку рассказала всё няне. Та доложила родителям. В обсерватории поднялся ужасный переполох. Старший дворник, неся на вытянутой руке револьвер и патроны, завёрнутые во все платки, которые были в наличии, «чтобы не взорвалось», направился в полицию. Матери рыдали на все голоса: ведь их сыночки могли остаться без глаз и без рук. Отцы были взбешены такой шалостью.

«Все кары, которые выпали на долю мальчишек, — рассказывает Елена Павловна, — были перенесены ими со свойственным настоящим мужчинам стоицизмом. Не наказания терзали их, терзала жажда мщения. Кто предатель? Няня, спасая меня, уверяла, что она подсмотрела за ними, но никто ей не верил. Общее решение было: найдём предателя — устроим „тёмную“… Для этой цели моими братьями уже была похищена старая мамина шаль. А я потеряла сон и аппетит. С одной стороны, боялась возмездия и презрения за предательство, сама страдала, что „нафискалила“, а с другой стороны, слыша бесконечные предположения о возможных увечьях, чувствовала какую-то свою правоту. Противоречия, с которыми мой маленький мозг не мог справиться, измучили меня. И я решила обратиться к тому, кто являлся для меня наивысшим авторитетом.

Для этой цели я подкараулила отца на дворе, когда он направлялся в обсерваторию, так как боялась, что дома нас кто-нибудь услышит, и, как умела, рассказала про все свои сомнения. Он отнёсся к моему рассказу очень серьёзно, задумался и не сразу дал ответ.

— Неладно получилось, — сказал он, подумав. — То, что ты рассказала няне, это правильно, ведь игра с патронами могла привести к большой беде, а вот неладно то, что сделала ты это потихоньку от ребят: надо было их предупредить, что, если они не прекратят это безобразие (любимое папино слово), ты расскажешь всё взрослым. Ну, уж если сделала ошибку, надо её исправить. Пойди к своим приятелям и расскажи всё честно.

— Как — рассказать?! — вскричала я в ужасе. — Ведь они меня наверное поколотят, они сделают мне „тёмную“!

— Что же делать? Наверно, отдуют. Но вот в этом-то и будет заключаться твоё гражданское мужество».

Гражданское мужество? Что это такое? Девочка впервые слышала это выражение.

В доступных ребёнку её лет словах Павел Карлович терпеливо растолковал ей значение понятия «гражданское мужество» и, видя, что она всё же колеблется, добавил уже строго: «Иди, иди сейчас же, расскажи им всё и не прячься за спину няни».

И она пошла и рассказала. Мальчишки были так ошеломлены её смелым признанием, что даже забыли её поколотить, а у неё словно гора свалилась с плеч.

Ещё один случай, относящийся ко времени, когда Лена училась уже в старших классах гимназии.