Вот так я все представлял себе со слезами на глазах; думал я и о том, что папаша Шовель не откажется взять меня в зятья. Конечно, он одного и хотел — чтобы зять у него был хороший мастер, трудолюбивый работник, способный своей работой создать благополучие семье, простой и покладистый парень. Я был просто уверен, что он согласится; ничто меня не смущало, все мне представлялось разумным, и светлые мечты меня умиляли.
К несчастью, в этом мире случается то, чего не ждешь.
Однажды утром, спустя пять-шесть дней после появления агентов фиска, мы подковывали жеребца, принадлежавшего старику еврею Шмулю, когда к нам подошла тетка Стеффен из Верхних Лачуг, она только что вернулась из города, куда ездила на базар продавать яйца и овощи. Она сказала Жану Леру:
— Вот кое-что для вас.
Это было письмо из Меца, и дядюшка Жан обрадовался:
— Бьюсь об заклад, от Шовеля. Ну-ка, Мишель, почитай — некогда искать очки.
Я распечатал письмо, и едва прочитал первые строчки, как колени у меня задрожали и меня пробрал мороз. Шовель сообщал дядюшке Жану, что он только что избран депутатом от третьего сословия в Генеральные штаты и просил немедленно прислать Маргариту в харчевню «Оловянное блюдо», что на улице Старых Боен в Меце, так как они скоро вместе отправятся в Версаль!
Вот и все, что я запомнил из этого довольно длинного письма. Дальше я уже читал, ничего не понимая, и в конце концов в изнеможении сел на наковальню. А дядюшка Жан, переходя улицу, кричал:
— Катрина! Шовель избран депутатом от третьего сословия в Генеральные штаты!
Валентин, сложив руки, бормотал:
— Шовель во дворце среди вельмож и епископов… О господи!..
А старый еврей возражал:
— Ну так что же? Человек он умный, настоящий торговый человек. Он заслуживает этого, как любой другой.
А у меня в глазах помутилась, и все во мне кричало: «Теперь все кончено, все потеряно. Маргарита уезжает, и я остаюсь в одиночестве».
Я готов был разрыдаться, только стыд удерживал. Я думал:
«Если б люди знали, что ты ее любишь, вся округа над тобой насмеялась бы… Что такое подручный кузнеца перед дочерью депутата третьего сословия? Пустое место. Маргарита на небесах, а ты на земле».
И сердце мое разрывалось.
Улица уже наполнялась народом: тетушка Катрина, Николь, хозяин Жан, соседи и соседки кричали:
— Шовель — депутат от третьего сословия в Генеральные штаты!
Все были в волнении. Жан Леру вернулся в кузницу, говоря:
— Все мы словно рехнулись — такое торжество в краю. Все из головы вон. Мишель, сбегай-ка, предупреди Маргариту.
Тут я поднялся. Я боялся встречи с Маргаритой, я боялся заплакать, показать ей помимо воли, что люблю ее, не хотел, чтобы ей было стыдно за меня. И уже в сенях остановился, чтобы собраться с духом. Потом только я вошел.
Маргарита в маленькой горнице гладила белье.
— А, это ты, Мишель? — сказала она, с удивлением видя, что я в одной рубахе, потому что я даже забыл надеть куртку и помыть руки.
— Да… Я принес тебе добрую весть…
— Какую же?
— Твой отец избран депутатом от третьего сословия в Генеральные штаты.
Пока я говорил, она так побледнела, что я крикнул:
— Маргарита, что с тобой?
Но она не могла ответить — от радости, от гордости. И вдруг, заливаясь слезами, она бросилась в мои объятия, воскликнув:
— О Мишель, какая это честь для отца!
Я сжимал ее в объятиях, а она обвила мою шею руками, и я чувствовал, как рыдания сотрясают всю ее тоненькую фигурку; ее слезы заливали и мои щеки. Ах, как я любил ее, как хотел удержать навеки. И я твердил про себя: «Пусть только попробуют разлучить нас». И, однако, она должна была уехать — ведь этого требовал отец.
Маргарита долго плакала, потом отпустила меня, побежала за полотенцем, вытерла слезы и, смеясь, сказала:
— Да я просто сумасшедшая! Не правда ли, Мишель? Разве плачут от таких новостей!
Я молчал и смотрел на нее с невыразимой любовью, а она не обращала на меня внимания.
— Ну пойдем, — проговорила она, беря меня за руку.
И мы вышли.
Большая горница «Трех голубей» была полна народа. Не хочется мне описывать ни горячих объятий дядюшки Жана, тетушки Катрины и Николь, ни поздравлений именитых людей — верзилы Летюмье, старика Риго, Гюре. В тот день харчевня ни минуты не пустовала, до девяти часов вечера жители Лачуг: мужчины, женщины, дети — входили и выходили, подбрасывая шляпы, колпаки, спотыкаясь и крича так, что слышно было и в деревушке Сен-Жан.