Помнится, сестра моя, Лизбета, — батальон их стоял в старой церкви св. Игнация, — принялась поддакивать парижанам. Я даже рассердился, когда она стала уверять их, будто мы у себя в деревне никогда так не трудились, потому что люди мы были зажиточные. Посмотрел я искоса на нее и сказал — прямо при них:
— А мне помнится, гражданка Лизбета, что немало мы помаялись на барщине и только бы рады были, если бы у нас добрые мотыги оказались, чтобы землю вскапывать.
Я хотел еще добавить про то, как она побиралась, но тут она не выдержала и вскипела.
— Да замолчишь ты наконец!.. — крикнула она. — Пошел вон отсюда!..
На помощь ей пришел муженек — сержант Мареско: правильно, говорит, нечего свободным людям унижаться и таскать тачки, будто каторжники. Да, когда человек, как говорится, из грязи вышел в князи, когда бывший нищий стыдится работы, — такой хуже любого аристократа будет! Но хватит об этом — остальное каждый здравомыслящий человек и сам поймет.
Вечером я возвращался из Касселя со своим батальоном; мы шли по мосту, с головы до ног покрытые грязью, — об утренней размолвке я и думать забыл, — как вдруг, подойдя к насыпи, увидели множество солдат, двигавшихся в сторону Оппенгейма. Два или три батальона вогезцев, бывшие дюрфорские драгуны[25], ныне именовавшиеся четвертым егерским полком, несколько полевых орудий, а за ними федераты секции Четырех наций шли по берегу Рейна.
Завернули мы на набережную, — смотрю: едет моя сестрица в своем фургоне, а вокруг нее федераты хохочут и кричат:
— Пошли!.. Пошли!..
Завидев меня, всего в грязи, с киркой и лопатой на плече, Лизбета заметила с усмешкой:
— Вот видишь, олух ты этакий, горлом всего можно добиться. Пока вы тут будете землю рыть, мы с Нейвингером поживимся на правом берегу.
Только я хотел ей ответить, как подошел Мареско и, даже не взглянув на меня, сказал:
— Слишком мы перегрузили фургон. Места и так немного — надо выбросить все пустые ящики на дорогу. А добро сложить в солому.
Я сразу понял, что у мерзавца одно на уме — побольше награбить. Лизбета потянула лошадь за узду, огрела ее кнутом и двинулась дальше, а я вернулся в казарму на Капуцинерштрассе — пообсохнуть и отдохнуть.
В тот вечер, 23 октября 1792 года, Ушар со своими монморансийскими драгунами[26] перешел реку возле Касселя и по правому берегу Манна добрался до Хохгейма, и тем временем Нейвингер во главе полутора тысяч человек прошел до моста у Оппенгейма и двинулся вверх по левому берегу Майна. Они должны были взять Франкфурт и кольцо, но Нейвингер шел в обход, и Ушар первым добрался до города. Обо всем этом мы узнали на другой день — 24-го.
Я никак не мог понять, зачем мы туда отправились — разве что в погоне за контрибуцией, потому что нечего нам было делать на правом берегу Рейна. Мы ведь не воевали со всей Германской империей, а только с Пруссией, Австрией и их союзниками; это же несправедливо — драть шкуру с людей, которые не причинили нам никакого зла, да и не очень осмотрительно было так вести себя: наш поход на Франкфурт мог заставить сейм объявить нам войну[27] и тогда пришлось бы нам отбиваться от всей Германии. Но ведь грабителей ничем не остановишь — желание поживиться за чужой счет туманит им мозги.
Итак, мы узнали, что когда Ушар подошел к Бёкенгеймским воротам, удивленные городские власти выслали к нему депутацию, чтобы узнать, чего хотят французы; Ушар в ответ заявил: «Подкрепиться!» А когда Нейвингер по другому берегу подошел к Саксенхаузенским воротам и, наставив на них пушки, потребовал сдать город, богачи и банкиры, которые живут там в великом множестве, поспешили впустить его, чтобы избежать еще больших несчастий. Мы триумфальным маршем вступили в город; Нейвингер с Ушаром заняли ратушу и от имени генерала Кюстина объявили, что на обитателей Франкфурта, главным образом на богачей, налагается контрибуция в два миллиона флоринов.
Как только мы это узнали, все сразу поняли, что это уже не война свободного народа, провозгласившего и отстаивающего права человека, а война деспотов, которая ведется ради ограбления и подчинения народов[28]. С той поры на Кюстина, несмотря на все его победы, косо посматривали в Париже, в Главном наблюдательном комитете[29]: говорили, что он возбудил в Германии ненависть к нам, выставил нас грабителями, и те, кто говорил так, были правы. Генерал, который велит расстреливать грабителей, не должен подавать дурной пример. Кюстину пришлось потом на собственном горьком опыте познать эту истину.
25
Дюрфорские драгуны… — драгунский полк, которым до революции командовал полковник граф де Дюрфор.
27
Речь идет о германском имперском сейме, местопребыванием которого являлся город Франкфурт-на-Майне.
28
Это ошибочный вывод: война между республиканской Францией и коалицией европейских монархий, начавшаяся в 1792 году, носила со стороны Франции освободительный и справедливый характер вплоть до торжества реакции в стране (до свержения якобинской диктатуры). Но отдельные факты грабежа занятых французами территорий (в виде наложения контрибуций) имели место в ходе военных действий и до этого.
29
Главный наблюдательный комитет — один из важнейших комитетов Национального конвента, осуществлявший общее руководство борьбой с контрреволюционными элементами внутри Франции.