— Почему вы стремитесь в Индокитай? — спрашивает морской офицер, ведущий запись добровольцев.
— Добивать японских оккупантов.
— Ах да, ведь вы участвовали в ликвидации руайянского мешка! — Офицер с любопытством смотрит на юношу.
— Думаю, что там есть еще такие мешки.
— Вероятно…
Офицер как-то по особому ухмыльнулся:
— Вы отвечаете всем требованиям, кроме одного. Вам не хватает одного года.
— Но это немного…
— Закон сильнее наших желаний.
— Но ведь мне не хватает не целого года, а всего нескольких месяцев.
— Закон неумолим. Вы еще не раз подумаете об этом, дорогой мой.
Анри медлит.
— Я уже прожил большую часть этого года, и если внести поправку… в мои документы, то…
Офицер шумно смеется. Он хлопает Анри по колену:
— Исправить документы? Вот на что вы меня толкаете, боец из-под Руайяна? Военная хитрость, а?
— Только справедливость.
— Такая справедливость нарушает закон! Нет, нет, мой милый, этого я на себя взять не могу.
Анри возвращается домой. Мать — она как-то сдала в последнее время — часто спрашивает:
— Анри, мальчик мой, скажи: это так надо, чтобы ты уехал за океан?
Тревога слышна в ее тихом голосе.
— Мама, — горячо отвечает Анри, — пойми одно: их нигде нельзя оставить на земле, нигде! Надо всюду кончать войну! Надо, чтобы нигде не было этих мешков, чтобы нигде не было выстрелов!..
Отец ничего не говорит. Если Анри принял решение, разубедить его не удастся. Он уже не мальчик. Он показал это под Руайяном. И чем отец может разубедить сына? В газетах много пишут о том, что теперь Франция будет помогать людям заморских владений, что теперь удастся построить наконец крепкое французское содружество метрополии и вчерашних колоний, которые отныне уже не следует называть колониями.
Так пишут и говорят политические деятели. Будет ли так? Луи Мартэн не может с полной уверенностью утвердительно ответить на этот вопрос.
Настает день отъезда. Мать не может сдержать слез. Отец бледен и молчалив. У Анри нет никаких предчувствий. Он снова едет на юг Франции. Он подписывает контракт на пять лет. Морская форма очень идет ему, стройному, ловкому, быстрому в движениях.
…Две недели до Хайфона. Тяжелые волны океана раскачали старое посыльное судно. Верхняя палуба пуста.
— А верно ли, что там по улицам водят ручных тигров? — интересуется молодой солдат экспедиционного корпуса.
Анри объясняет ему, что не экзотика должна их занимать, а сознание своей миссии.
— Какой миссии? — Солдат не понимает.
Пожилой сержант, который плетет цепочку из тончайшей проволоки — он часто занимается этим, — на минуту оставляет плетение.
Анри продолжает разговор с молодым солдатом:
— Колонизаторы-вишийцы сдались японцам. Сдались без выстрела. Они передали им все оружие, склады, сели за один банкетный стол. Их надо было бы судить военным судом за предательство…
— Все это, мой мальчик, ты не говори в присутствии начальства, — прерывает Мартэна сержант.
Анри отмахивается от него:
— Они предали Францию. Но вьетнамцы поднялись против оккупантов. Они боролись за свою родину, за французское содружество, за свое место в нем. Японцы не смогли их одолеть. Русские в несколько дней заставили японцев капитулировать. Другого выхода у микадо не было. Но отряды японцев остались в Индокитае. Это уж не отряды, а банды. С ними надо покончить. Вот для чего мы едем в Хайфон.
Пожилой сержант внимательно глядит на Мартэна. В его взгляде и насмешка, и подобие сочувствия. Анри недоуменно смотрит на пожилого сержанта. Что хочет сказать ему сержант? Мартэн понял это много времени спустя.
ГДЕ ЖЕ ВРАГ?
В ноябре «Косуля» бросила якорь в порту Хайфона. Анри вспомнил — год назад в этот самый день у него на руках умер капитан Даньель.
Где же здесь «мешки», подобные руайянским, из которых надо будет выбивать банды японских оккупантов?
Матрос Мартэн идет по улицам Хайфона. Ноябрь… В Париже дожди в эту пору. Дожди и в маленьком Розьере, а здесь жарко, как летом на юге Франции. В Хайфоне никогда не закрываются террасы кафе. Жара круглый год.
На узкой улице шумное движение. Анри внимательно разглядывает вьетнамцев. Почему они так молчаливы? Почему они проходят стороной, словно опасаясь в этой толчее коснуться европейца? Лица у них сумрачные.
Могло ли это показаться? Анри застыл возле одной из террас, на которой играл оркестр. Надо бы уйти, но он стоит и все смотрит, смотрит.
На террасе за одними столами сидят французские и японские офицеры. Японцам полагается быть в лагере для военнопленных, а они здесь. Перед ними прохладительные напитки. Французские офицеры по-приятельски беседуют с ними.
Почему же все-таки сидят здесь офицеры армии микадо? Великодушие победителя? Нет, что-то совсем другое…
Таково было первое наблюдение Анри в Хайфоне, первое, над которым он тяжело задумался.
— Сударь! — обратился он на улице за справкой к пожилому вьетнамцу. — Будьте добры сказать…
Тот удивленно поднял брови, а потом улыбнулся.
Оказалось, что он довольно хорошо говорит по-французски. Они дошли до ворот парка и присели на скамейку.
— Чем я удивил вас, сударь? — спросил Анри.
— Посмотрите, как обращаются к нам колониальные солдаты, офицеры, и вы всё поймете. Знаете вы такое слово — «ньяке»?
— Нет.
— Это означает «мужлан». Сколько раз меня так окликали: «Эй, послушай, ньяке!» Или: «Подойди сюда, вьет!» Мне приходилось слышать это от солдат, которые по годам подходят мне в сыновья.
— От французов?
— Да, и от французов. У американцев есть свои презрительные клички для японцев, для корейцев.
Анри смущен. Он молчит, а потом горячо возражает:
— Сударь, вы несправедливы!
— В чем?
— Вот в чем — народ есть народ. Для меня это святое понятие.
— И для меня.
— Но в каждой нации бывает отребье, негодяи, хамы. И народ не отвечает за них.
— Я знаю. Но есть еще особое презрение, презрение к колониальным народам, и иногда им заражается даже такой человек, который вчера не был ни негодяем, ни хамом. Такое отношение к нам воспитывали десятилетиями, даже веками.
— Но ведь теперь будет по-другому, должно быть по-другому. Иначе меня не было бы здесь.
Они долго говорили.
— В каждом доме, — собеседник показал в сторону города, — был портрет Хо Ши Мина. Он и сейчас есть, но спрятан.
— Это изменится, поверьте!
— Мы считали, что перемены уже наступили.
Собеседник рассказал, что всего несколько дней назад город ликовал. Бао Дай, император-марионетка, отрекся от престола. Хо Ши Мин стал признанным главой правительства. И вдруг случилось то, чего никто не ожидал. Французские власти возложили охрану порядка на японские войска. Власти объявили, что отряды вьетмин — народной армии — не смогут поддерживать порядок, и поэтому не обойтись без японцев. «Вьетмин не умеет обращаться с современным оружием, — говорили французские офицеры. — Вьетмин не держал его в руках».
— Для нас непонятно было, — вспоминает собеседник Мартэна, — почему же вьетмину, народной армии, не давали современного оружия.
«У партизан также не было хорошего оружия», — вспоминает Мартэн.
И вскоре японские патрули начали расхаживать по городу, наглые, самоуверенные, с видом победителей.
— Значит, эти японские офицеры…
— Которых вы видели в кафе? Они не враги колониальным властям.
— Так где же враг? Кто он?
И Анри остается один со своими раздумьями.
ГОРЯТ ХИЖИНЫ
«Горят хижины», — писал Анри домой в январе 1946 года.
— Почему горят хижины? С кем же они воюют? Ответь мне наконец! — Мать металась по комнате, бросала работу, снова брала ее, чтобы успокоиться. — С кем воюют наши сыновья? Я ничего не понимаю, но чувствую — в этом есть что-то страшное. «Горят хижины»… Разве в хижинах живут враги наших сыновей? Ты читаешь газеты, толкуешь с друзьями о событиях. Объясни же мне.