Ширло поднял голову так неожиданно, что Керч испугался.
— И?.. — спросил профессор. Его глаза сверкнули стальным блеском.
— Завада подвергся облучению быстрых электронов и ввел себе изотоп серы… — ответил Керч, ускоряя речь, словно готовясь взять барьер.
Взгляд серых глаз прояснился, и Керч, проглотив комок в горле, добавил:
— О том, чтобы это был именно он, решил жребий, случайность.
— Ясно, — нетерпеливо кивнул профессор. Глаза его исчезли под нависшими бровями.
— Действительно, та раковая ткань, которую Кшишт… Завада вколол себе в правую икру, была разрушена молниеносно… Мы решили, что эксперимент удался. Однако два дня назад доктор Завада, не поставив меня в известность, снова подвергся облучению с целью, как он сказал, определения количественного различия между лечебной и смертельной дозой…
Профессор не дрогнул. Только глубокие морщины на его лбу застыли, как трещины в камне.
— Кальций в костях, подвергшихся воздействию быстрых частиц, приобрел свойства радиоактивного распада и продолжает распадаться, — закончил Керч, дыша, как после тяжелого бега.
— В чем это проявляется?
— Кроме побочной невралгии, костный мозг на облученном пространстве полностью утратил способность вырабатывать кровяные тельца. Это злокачественная анемия, продвигающаяся вдоль кости; единственным спасением мне представлялась ампутация.
Он снова увидел светлые глаза профессора, от взгляда которых уклонился, повернув голову в сторону.
— Представлялась… Но коллега Завада вчера отказался, а сегодня… уже были атакованы кости таза. Распад идет дальше, вызывая незначительные изменения в нервах.
Он замолчал, набрал воздуха. Обеими руками оперся о стол, край которого вдруг повлажнел под пальцами, и выдохнул:
— Это вопрос нескольких, максимум десяти, дней. — И умолк.
Ширло, сгорбившись над столом, сидел неподвижно.
— И только теперь вы мне это рассказываете? — сказал он спокойно, но с издевкой. — Да?
Керч, очень бледный, держался за стол.
— Я не мог уже… дальше один… — пробормотал он.
— Ясно. Завада все это понимает? — спросил профессор, не глядя на Керча.
— Да, последние три дня он продолжает нашу работу и возвращается по вечерам в клинику, чтобы… чтобы успеть.
— Чтобы успеть? — Профессор медленно повторил два этих слова. — Не знаю… не могу знать симптомов такой болезни, тут вы ориентируетесь лучше меня. — Он говорил спокойно, разглядывая что-то очень важное за краем стола, как если бы выдвинул ящик. — Были попытки лечения?
— Были, как только начал падать уровень эритроцитов. Камполон, конечно, не помогал… но, ut aliquid fieri videatur[3], я пробовал все… вчера достал пол-литра крови. Я не мог ему дать свою, потому что у меня другая группа, — добавил он шепотом, а Ширло вдруг посмотрел ему в лицо, искривленное и потемневшее, — так много муки было в этих словах.
Подождав минуту, пока Керч, с трудом придя в себя, выпрямился и наконец оторвал руки от стола, профессор откинулся назад, словно чего-то ожидая.
— Завада хотел бы показать господину профессору результаты нашей работы, это целая теория распада… Но мне кажется, что он не знает, как это сделать. — Керч поднял руку ко лбу, посмотрел на нее с удивлением и безотчетно опустил.
— Если меня обязываете не вмешиваться, тем более что ничего уже… — Ширло пожал плечами, встал, огромный и сутулый, и подошел к окну. — Вам известен дальнейший, предполагаемый ход болезни?
— Да, картина заболевания точно такая же, как у морской свинки. Поочередно будут атакованы длинные кости, затем плоские, наконец — костная основа черепа… Это конец…
Ширло смотрел на сумрачную зелень шумящего парка.
— Ну хорошо, идите к себе. Завада в лаборатории?
— Да.
— Лучше не оставлять его одного, — сказал Ширло таким странным тоном, что Керч, пятившийся спиной к двери, остановился.
— Господин профессор, если… если нужно… если вы возьметесь за эту работу, то я всегда готов…
— Идите уже, — со злостью сказал Ширло и отвернулся к окну.