– Нет, Кеша – домашний кот, на улицу его не пускаем, даже кастрировали, чтобы не рвался гулять! – соврал Павел.
Я понимаю, что он соврал из лучших побуждений, чтобы не было проблем с дальнейшими расспросами… Но! Это же надо так меня унизить! Пусть никогда больше не увижу эту тетку, но она может рассказать другим пассажирам, а те третьим – так и докатится до нашего двора, где я с малых когтей завоевывал авторитет. А нам ещё возвращаться! А дома ещё Васька… Нет, сидение в камере-переноске не лучшим образом сказывается на измученных нервах.
Наконец-то погрузились, и, честно говоря, я был в шоке от нашего Семена Алексеевича. Втащить три баула а-ля «мечта оккупанта» и при этом ни разу не вспомнить про тещу в матерном эквиваленте – это верх сдержанности. Хотя в глазах светились высказывания на сей счет.
Наконец наша семья смогла пробиться сквозь людскую массу, и оказалось, что в купе поедем не одни. Но о нашем спутнике, об этом вредном старике, я скажу позже. Сколько мы из-за него натерпелись…
Меня поставили на небольшой столик у запыленного окна, где я тут же состроил умную морду. Всегда грустно уезжать, даже если знаешь, что возвращение неизбежно. Хотя грусть возникла еще и от того, что давно пора прогуляться до ближайшей песочницы, но в азарте переезда об этом позабыли. С физиологией трудно спорить, все равно свое возьмет, но надеюсь, меня выпустят раньше её победы. Второго контейнера не взяли, так и придется ехать в одном… Очень не хочется вдыхать пары триумфа матушки-природы.
Понемногу перрон опустел, и провожающих вытолкали из вагонов. Наступила благоговейная тишина, как перед нашествием урагана. Через секунду послышалось шипение такой силы, что я не утерпел и стал искать взглядом роту котов, которым наступили на хвост. Не найдя искомых, я слегка успокоился, за что сразу же и поплатился – раздался ужасающий рев, словно у ненайденных мной котов, без заморозки отняли самое дорогое. Я хотел «пи-пи», но чуть не сделал «ка-ка»… В общем, не сделал, но испугался здорово. Даже подпрыгнул до потолка и чуть не скинул переноску со стола.
Ревом обозначился сигнал к маханию руками и платочками, к заверениям в вечной любви и огромном уважении, к перечислениям имен и фамилий, а также родственников, которым обязательно нужно передать приветы, в общем, к массовому психозу, какой бывает при отправлении поезда. Затем стол под переноской ощутимо дернулся, и платформа побежала прочь вместе с вокзалом и провожающими. Мы поехали… Павел наконец-то взял меня с собой в уборную. Жизнь понемногу налаживалась.
2
Наш спутник, сухонький старичок благообразного вида, забился в угол при виде Маргариты Павловны и, судя по испуганному виду, не собирался вылезать оттуда до конца поездки. На всякий случай, чтобы не рисковать. Прекрасно его понимаю. Хотя наша хранительница добра и нежна где-то глубоко внутри, а на вид воспринимается как предводительница амазонок, причем очень голодная и злая.
Меня насторожило – как он попал в вагон раньше нас? Основная толкающая сила, подобно ледоколу, оставила за бортом остальных пассажиров, и увлекла всё семейство за собой. Мы первыми просочились в вагон! Однако, когда Павел просунул мою переноску в купе, этот старичок мирно сидел и читал местную газету.
Вошедшая за Пашкой Маргарита Павловна сразу заполнила собой купе и если добавить к этому громкие приказы мужу, то ясно, почему наш сосед решил прикинуться наволочкой от подушки. Светлый парусиновый костюм из дореволюционной эпохи и субтильное телосложение позволяли это сделать. Длинный нос придавал старичку сходство с обиженной птицей. Этакий старик Хоттабыч на заслуженном отдыхе.
Вторым, после носа, интересным предметом являлась побрякушка на шее – амулет в форме звезды с множеством разноцветных лучей. Одни лучи короче, другие длиннее. Очень похоже на солнышко, каким его рисуют дети. Из центра пялилась нахальная морда кота, что сразу вызвало у меня симпатию к «парусиновому» типу. Правильный человек!
Как только вещи легли на верхние полки, Семен Алексеевич тут же обратил внимание на присутствие в купе постороннего предмета и по-партизански вложил его взглядом дражайшей половинке. Когда та не поняла, он тактично вымолвил:
– Маргоша, ты пока не переодевайся, мы тута не одни!
Маргарита Павловна резко развернулась и мощной грудью едва не вынесла супруга в коридор. Муж успел зацепиться за поручень на лежанке.
Мать Павла всегда с подозрением относилась к случайным попутчикам, тем более, если они могли составить компанию Семену Алексеевичу в злоупотреблении и распитии. Старичок не внушал подозрений. И так как путь длинный, а Катрин упорхнула в своё купе строить глазки какому-то дядьке с большими усами, Маргарита Павловна решила познакомиться поближе:
– Добрый день, дедушка, надеюсь, мы не сильно вас потревожили? Вы с нами до конца едете или раньше выйдете?
А сама демонстративно спрятала кошелек в сейф между молочными железами, давая понять, что ворам ловить нечего. Хорошо, что она стояла спиной к Семену Алексеевичу и не видела, как страдальчески скривилось лицо, но я-то заметил, как в его глазах тает надежда стибрить «полтишок на пиво».
– Гангурам азкинон, донрег кенау!!! – громогласно раздалось из угла.
Я подпрыгнул от неожиданности – не ожидал услышать от «Божьего одуванчика» такого могучего баса, как, впрочем, и остальные. Глаза Семена Алексеевича вылезли из орбит и, цепляясь ресничками, полезли на лоб, но в пути устали и неспешно вернулись на своё место.
Вихры моего друга наконец-то перестали топорщиться в разные стороны, а дружно вытянулись вверх, то же самое произошло и с моей шерстью. Одна Маргарита Павловна осталась стоять ровно, незыблема как айсберг, в ожидании «Титаника». Но даже у неё озадаченно поднялась левая бровь.
– Это кого ты назвал «гангреной языкастой», сморчок неадекватный? Нет, вы посмотрите, к нему как к человеку, с уважением к возрасту, а он обзываться начинает, – голос Маргариты Павловны понемногу набирал обороты.
Я по привычке оглянулся в поисках кровати, но, вспомнив, где нахожусь, смирился и решил наблюдать за развитием происходящего. На всякий случай зажал уши лапами, чтобы не получить контузию. Павел начал приглядываться к поездной полке, на глазок прикидывая расстояние до пола.
– Должен пролезть, – пробурчал мальчик себе под нос, – главное, чтобы голова пролезла.
Старик закашлялся и опустил голову вниз, похлопал себя по груди. На самом деле он повернул на побрякушке один из лучиков, и ощутимо нанесло холодным ветерком. Увидел и почувствовал только я один, остальным было не до этого. Наша родная фурия как раз запаслась большим количеством воздуха, чтобы вылить очередную порцию праведного гнева на неблагодарные седины. Мужчины искали, куда можно спрятаться.
– Прошу прощения, многоуважаемая хранительница домашнего очага, за то, что прогневал вас родной речью. Я забыл, что нахожусь в другой стране, и вы не понимаете моего языка, – сказал старичок приятным баритоном, ничем не напоминающим тот рык, что прозвучал недавно. – Прошу вас не понять меня превратно – я лишь пожелал вам здоровья и благополучия, хотя, судя по румянцу и жизнерадостному виду остальных членов семьи, мои пожелания излишни. У вас и так всё прекрасно. Я буду счастлив, если и в дальнейшем на вас и вашу семью будет изливаться только покой и благоденствие.
– Ух, вы прямо как наш начальник говорите, когда зарплату задерживают. Вы уж простите, дедушка, с этой кутерьмой да сборами совсем нервы сдали. Так я интересовалась – вы с нами едите до конца, или раньше выйдете? Так не хочется менять спутников, особенно когда к ним привыкаешь, – витиеватой речью старик растопил гнев Маргариты Павловны, что не могло не радовать.
С мужской стороны послышался еле слышный выдох облегчения. Я тоже выдохнул и отнял лапы от ушей. На этот раз пронесло…