Но у нового ученика оказалась и куча достоинств: он великолепно умел слушать, отличался прекрасной памятью и способностью логически мыслить. При этом оценкам не придавал большого значения. По предметам, которые не любил или которые его не интересовали, учился далеко не блестяще — затрачивал минимум усилий, лишь бы не получать двоек.
Все это способствовало тому, что никто особо не стремился занять место на парте рядом с ним. Случайно с новичком сел Станислав Маковский. Поначалу отношения между ребятами складывались просто враждебно. Слабым местом Маковского были математика и физика, а новый ученик все, даже самые трудные, задачи решал максимум за пятнадцать минут. Однако не могло быть и речи, чтобы он подсказал соседу или позволил у себя списать. Он был безжалостен. На этой почве между ребятами вскоре начались стычки. На обвинение в «нетоварищеском» отношении Живецкий абсолютно серьезно отвечал:
— Ты же учишься, чтобы знать. А тут никакое списывание не поможет. Если же получишь двойку, возьмешься за работу и овладеешь предметом.
Такие рассуждения, конечно, не могли убедить Станислава. Ребята поссорились и перестали друг с другом разговаривать. Так продолжалось довольно долго. Но однажды, когда перед Маковским возникла реальная опасность остаться на второй год из-за неуспеваемости по математике и физике, Живецкий неожиданно пришел к нему домой. Без всяких предисловий он сказал:
— Если не исправишь тригонометрию и физику, останешься на второй год. Я пришел подтянуть тебя по этим предметам, сам ты не справишься.
У этого шестнадцатилетнего парня был необыкновенный преподавательский талант. За час занятий с ним Маковский усвоил больше, чем за последнюю четверть. Двух недель оказалось достаточно, чтобы преподаватели увидели, как прежний двоечник начинает подтягиваться.
Хотя весь класс продолжал относиться к новичку по-прежнему враждебно или в лучшем случае равнодушно, между соседями по парте началось сближение, которое постепенно превратилось в дружбу. Дружба не ослабла и в университете, несмотря на то что Маковский поступил на юридический факультет, а Живецкий — на философский. Но в университете они проучились всего один год. Началась война…
Станислав Маковский быстро втянулся в конспиративную работу. Пытался привлечь к ней и своего друга. Но встретился с решительным отказом.
— Вся эта подпольная работа и проливаемая поляками кровь ни на день не приблизят конца войны, — твердил Живецкий. — Надо быть последним идиотом, чтобы подвергать себя опасности.
Только после войны Маковский узнал, что его друг укрывал несколько еврейских семей и помогал им материально, причем это были люди, с которыми он раньше даже не был знаком. И, что примечательно, никогда этим не хвастался.
Однажды Маковскому негде было переночевать — он тогда скрывался, а все явочные квартиры были провалены. За несколько минут до комендантского часа он решился позвонить в дверь к своему другу, с которым не виделся со времени памятного разговора, когда тот отверг его предложение. Казимеж открыл дверь и, увидев Маковского, не выказал ни малейшего удивления.
— Заходи, — сказал он. — Надеюсь, ты у меня переночуешь? А может быть, поживешь какое-то время?
Тем не менее поначалу он старательно избегал политических тем. Зато после «чая» — а пили тогда воду, подкрашенную весьма странным экстрактом под названием «чаин», — ни с того ни с сего завел разговор о мосте на железной дороге, идущей на восток. Сказал, что если бы какая-нибудь подпольная организация заинтересовалась этим мостом, она б смогла без большого риска ликвидировать немецкую охрану и взорвать мост. Участок пути, по которому шли эшелоны на Восточный фронт, был бы на добрых две недели выведен из строя.