Получив разрешение Департамента подойти к центру Боевой Организации, Азеф уговорил Гершуни устроить совещание лиц, наиболее близко прикосновенных к работе последней, - это было первое и единственное совещание этого рода, состоявшееся до ареста Гершуни. Собралось оно в Киеве, в октябре 1902 года. Участие в нем приняли Крафт, Мельников, Азеф и подъехавший с некоторым запозданием Гершуни. Никто из них мемуаров об этом совещании не оставил и никаких подробностей о нем мы поэтому не знаем. Известно лишь, что на нем обсуждался план покушения на Плеве: два всадника-офицера, - Григорьев (тот самый, который должен был совершить покушение на Победоносцева во время похорон Сипягина) и его товарищ Надаров, - должны были напасть на карету министра; один должен был убить лошадей и тем самым остановить карету; другой брал на себя министра. Само собой разумеется, осуществления этот план не получил: предупрежденный Азефом, Департамент взял означенных офицеров под бдительное наблюдение.
На киевское совещание Азеф, конечно, поехал не один: его сопровождало несколько опытнейших филеров, которым Азеф и "показал" всех участников совещания. Арестов в Киеве никаких произведено не было, но за Мельниковым и Крафтом началось особо тщательное наблюдение и в течении ближайших месяцев они были арестованы. Наблюдение за Гершуни было менее тщательным, аресту его не придавали столь большого значения, - и ему удалось вскоре ускользнуть от следовавших за ним филеров.
Кроме поездки в Киев на совещание, Азеф зимою 1902-03 г. г. совершил ряд других поездок по России, - в Москву, Харьков, Саратов и т. д., всюду приезжая в сопровождении филеров. Результатом его визитов повсюду бывали аресты. Основной же его базой в этот период был Петербург. Здесь Азеф был представителем "общепартийного центра" и в качестве такового ставил перевозку литературы через Финляндию, сносился с писателями народнического направления, которые доставляли материал для "Революционной России", - с Пешехоновым, Мякотиным, Клеменсом, Иванчиным-Писаревым и др.; собирал данные об образе жизни Плеве и т. д. На его же плечах лежала и вся местная работа, - Пешехонов свидетельствует, что Петербургский комитет социалистов-революционеров тогда вообще состоял из одного только Азефа. В силу этого последнему пришлось заниматься такой мелкой работой, как сношения с молодыми студентами-пропагандистами, желавшими вести пропаганду с.-р. идей в рабочей среде. Эта последняя деятельность в жизни Азефа едва не сыграла роль той "апельсинной корки", на которых спотыкалось так много "великих людей".
Среди молодежи, свести знакомство с которыми пришлось на этой почве Азефу, был один совсем юный студент, некто Н. Крестьянинов. Представления о революции и революционерах у него были самые наивные, романтические. Революционеров он представлял в виде "изящных молодых людей с бледными, благородными лицами". Судьбе захотелось, чтобы первым революционером, с которым свели этого желторотого романтика, был Азеф. Впечатление было, конечно, очень сильное, по закону контрастов. Внешность Азефа, как говорит Крестьянинов, ему запомнилась навсегда: "угловатая неинтеллигентного склада голова, с темными подстриженными щетиной волосами, низко набегавшими на узкий лоб, большие выпуклые непроницаемые глаза, медленно скользившие по лицам присутствующих, производили какое то странное, несколько неприятное впечатление... Но от всей грузной, тяжело поместившейся на стуле фигуры, от бронзового, как мне показалось, неподвижного лица веяло силой и хладнокровием..."
Азеф предложил Крестьянинову заняться пропагандой среди рабочих, род деятельности, с которой обычно начинали все революционеры тех лет. Но рабочий кружок, данный им Крестьянинову, не принадлежал к числу обычных: он был организован Охранным Отделением из агентов последнего. Это Охранное Отделение, оказывается, находилось в тупике: оно не хотело допустить существования кружков, в которых с его ведома рабочим внушались бы революционные идеи, - но в то же время не могло не оказать помощи Азефу, положение которого в партии было бы поколеблено, если бы ему не удалось наладить хотя бы нескольких рабочих кружков. Исход был найден: кружки составлялись из двух-трех агентов полиции, которые обязаны были всю, получаемую от партийного пропагандиста нелегальную литературу не читая сдавать по начальству. При таком положении, казалось полиции, будут и овцы целы, и волки сыты: пропагандист аккуратно приходил в кружок, читал там свои лекции и передавал разные брошюры; а по окончании лекций "пропагандируемые" агенты являлись по начальству, докладывали, как прошел вечер, и сдавали непрочитанной всю полученную литературу. Уверенность среди пропагандистов, что они ведут партийную работу, создавалась; в письмах заграницу Азеф эти свои достижения, конечно, регистрировал, - и в то же время никакого "потрясения основ" не происходило, с точки зрения полиции деятельность пропагандистов была вполне безопасна и потому, поскольку она не выходила за указанные пределы, пропагандистов можно было не трогать.
Все было рассчитано хорошо, но в деле с Крестьяниновым сорвалось: член кружка рабочий-провокатор Павлов почувствовал симпатию к новому молодому пропагандисту; "собачья" работа провокатора ему опротивела, - тем более, что "старший сыщик" его чем то обидел; в результате - после первого же посещения Крестьяниновым кружка, Павлов рассказал ему о своей службе в полиции, о действительном характере подобных кружков и о своем желании вернуться к "честной жизни". При дальнейших встречах Павлов сообщил ряд таких деталей, которые убедили Крестьянинова в том, что в партии имеется крупный предатель и что этим предателем является никто другой, как Азеф.
- Охранникам о вашей партии все, брат, известно, - говорил Павлов, - у вас есть кто-то из главных. Все обсасывает. Ваши думают, что все шито-крыто, а там смеются. . . Вот, например, я сегодня слышал, что у вас есть склад электрических принадлежностей - Энергия . . . там вы храните оружие, литературу. Охранное его не арестует, потому что там сидит уже кто то из агентов, значит, ваше оружие и литература никуда не убежит.
Склад "Энергия" был организован Азефом вместе с двумя его старыми товарищами по Дармштадту, искренне преданными революции, и был одним из главных опорных пунктов организации социалистов-революционеров в Петербурге.
Подобное открытие могло ошеломить и весьма опытного, бывалого человека; юный же Крестьянинов, естественно, был совершенно раздавлен. Он чувствовал, что безнадежно запутался в сетях, раскинутых провокаторами, что его скоро арестуют, - и в то же время ничего не мог предпринять для разоблачения провокации, так как все, к кому он обращался, относились к его рассказам, как к бреду нервнобольного. Он и на самом деле был в это время болен: его мучили кошмары. Ему все же удалось добиться составления небольшой комиссии для расследования его сообщений. В эту комиссию вошли видные писатели, примыкавшие к партии: Пешехонов, Гуковский. Они выслушали Крестьянинова, который рассказывал, как он сам признает, сбиваясь и путаясь и только потом уже сообразил, что многого важного он вообще не рассказал. Этим сбивчивым рассказом противостояли "немногословные, но совершенно отчетливые" объяснения Азефа. Правда, как это ясно теперь, при более внимательной проверке эти "отчетливые объяснения далеко не полностью подтвердились бы, но судьи были мало опытны в подобных вопросах, многое принималось на веру; партийный центр на их запрос дал самый лучший отзыв об Азефе: он стоит "вне всяких подозрений". В результате судьи почувствовали себя почти виноватыми перед "невинно заподозренным" Азефом и как должное принимали упреки, которые к концу "суда" стали вполне определенно звучать в заявлениях Азефа:
"Этому молодому человеку еще простительно ошибаться, но вам, вам, пожилым людям ..." - укоризненно начинал и не договаривал Азеф.
Азефу удалось выйти из суда полностью реабилитированным, но было ясно, что судьба его висела на волоске.