В отношении предателей Азеф всегда был беспощаден ...
Но вопрос о Гапоне, конечно, не мог быть решен так просто: в глазах людей, принимавших активное участие в политической деятельности, он давно уже перестал пользоваться уважением. Но широкие массы о темных моментах его жизни ничего не знали. В их представлении он все еще был окутан героическим ореолом событий "кровавого воскресения", а потому было основание опасаться, что далеко не все поверят известию об его измене, что многие будут склонны во всем видеть интригу против Гапона со стороны его политических противников. Другие члены Центрального Комитета, которые были ознакомлены с рассказами Рутенберга, указали на эти обстоятельства. Гапона было решено убить, но не одного, а вместе с Рачковским, чтобы из самой обстановки убийства была ясна связь Гапона с полицией. Выполнение этой задачи было поручено Рутенбергу: он должен был продолжить свою игру, создать у Гапона и Рачковского уверенность в том, что он согласен стать предателем, завлечь их на общее свидание и там убить обоих. План был продуман в деталях. В помощь Рутенбергу был дан еще один член Боевой Организации, который должен был играть роль извозчика, производящего наблюдение за Дурново. Сношения с ним Рутенберга должны были создать у полиции уверенность, что они действительно имеют дело с подготовляемым покушением.
Рутенбергу вся эта игра была противна, но он понимал, что измена Гапона может иметь весьма и весьма тяжелые последствия для революционного движения, а потому подчинился принятому решению.
Числа около 10 марта Рутенберг вернулся в Петербург и возобновил свои сношения с Гапоном. Последний пенял за медлительность, но был доволен, что теперь Рутенберг дал, наконец, свое согласие, и посвятил его в подробности своих новых переговоров с Рачковским. Много разговоров было о деньгах.
Рутенберг делал вид, что ему даже 100 тыс. Рублей кажутся слишком ничтожной платой, и выражал свое недовольство Гапону за то, что тот так "продешевил". Гапон был рад чисто коммерческому подходу Рутенберга к вопросу, но советовал не увлекаться, не запрашивать слишком много и убеждал, что даже 25 тыс. за одно выданное покушение - сумма очень не плохая: так как риск провала небольшой, то можно будет идти этим путем и дальше, - а четыре таких выдачи в год дадут целых сто тысяч, - заманивал он Рутенберга. Больше всего Гапон настаивал на ускорении личной встречи Рутенберга с Рачковским: последний очень торопил с этой встречей, в зависимость от ее исхода ставя все дальнейшие предложения.
После некоторых колебаний и оттяжек, - трудно было преодолеть глубоко вкоренившееся чувство брезгливости, - Рутенберг дал согласие на такую встречу. Она была назначена на 17 марта в ресторане Контана. Рачковский был очень доволен, но в самый последний момент ему по телефону позвонил Герасимов и дал совет не ходить на это свидание: в виду подозрительности поведения Рутенберга он предполагал возможность ловушки. Рачковский долго не соглашался последовать этому совету, уверяя, что Герасимов ошибается и настаивая на том, что свидание с Рутенбергом может быть весьма интересным. На всякий случай Герасимов принял меры предосторожности.
Отдельный кабинет, соседний с тем, в котором должно было произойти свидание, был занят агентами Охранного Отделения. Но, в конце концов, Рачковский решил на свидание не идти, и Рутенберг только напрасно там его дожидался. А вскоре после этого Рачковский и вообще изменил свое отношение к предложениям Гапона и Рутенберга, стал ими меньше интересоваться и сделался чрезвычайно осмотрительным и осторожным.
Причины этой последней перемены становятся понятными только теперь.
Весь этот период после разгрома декабрьского восстания Азеф чувствовал себя совсем не спокойно. Реакция явно взяла верх. В возможность близкой победы революции Азеф перестал верить. Заведование кассой Боевой Организации, конечно, и теперь продолжало оставаться много более выгодным делом, чем работа на Департамент, но выгодным оно было только при условии хороших отношений с Департаментом. Конфликт с последним не только сводил на нет все выгоды материального характера, - он ставил Азефа еще и перед лицом таких опасностей, размеры которых опасно было недооценивать. Тем больше беспокоило Азефа поведение Рачковского: Азеф несколько раз писал ему, делая более или менее значительные сообщения и настойчиво прося о свидании. Он стремился восстановить свои прежние служебные отношения. Все было напрасно: Рачковский как воды в рот набрал. Это усиливало тревогу Азефа. Он знал, что Татаров был осведомлен о многих, - хотя и далеко не обо всех, - сторонах его деятельности. Не было никакого сомнения, что все это теперь известно Рачковскому, - и Азеф, конечно, отсутствие ответов из Департамента ставил в прямую связь с получением Рачковским информации от Татарова. Если так, то над ним собиралась гроза, - и тем настоятельнее было теперь желание Азефа смягчить гнев богов полицейского Олимпа.
По-видимому, так и обстояло дело в действительности. Точных данных о мотивах поведения Рачковского, правда, не имеется, - но понятным это поведение станет только в одном случае: если мы примем, что Рачковский не доверял Азефу и не хотел иметь с ним никакого дела. Ведь о прошлой деятельности Азефа он знал; он знал, какое положение Азеф занимает в партии; агентов, которые давали бы ему информацию о внутренней жизни центральных учреждений социалистов-революционеров, он искал с большой энергией, - и, тем не менее, оставлял без ответа все навязчивые просьбы о встрече ... Одному из очень видных, - хотя далеко не умных, - деятелей политического розыска, жандармскому полковнику П. П. Заварзину, Рачковский позднее говорил, что он уличил Азефа в двойной игре и потому прервал с ним всякие сношения. Рассказы Заварзина далеко не во всех частях заслуживают веры, - но данное его сообщение вполне отвечает всему тому, что нам точно известно об отношении Рачковского к Азефу, и потому должно быть признано правильным.
Все это объясняет, почему рассказы Рутенберга должны были привести Азефа в состояние настоящего бешенства: из них он узнал, что кроме Татарова его роль перед Рачковским разоблачил также и Гапон. Тем хуже для последнего: его, во что бы то ни стало должна была постичь та же судьба, что и Татарова. Он должен быть, во всяком случае, убит.
Несколько более сложен был для Азефа вопрос о Рачковском. В отношении последнего было возможно идти двумя путями: с одной стороны, было можно делать ставку на его устранение. Это имело свои преимущества: с ним уходил тот руководитель Департамента, который относился с подозрением к его, Азефа, роли. Но, с другой стороны, было возможно разоблачить перед ним планы Рутенберга и тем самым попытаться его умилостивить. О том, что передумал Азеф в этот период, конечно, можно только догадываться, но по его поведению видно, что в начале он, по-видимому, был склонен допустить двойное убийство Гапона и Рачковского и лишь позднее, увидев, что Рачковский ведет себя осторожно и избегает ходить на свидания с Рутенбергом, постарался | извлечь ту единственную выгоду из создавшегося положения, которую одну только и можно было извлечь, - а именно предал Рачковскому план Рутенберга. Об этом мы узнаем из свидетельств Герасимова: последний показал на допросах в следственной комиссии 1917 г., что Азеф во время своих позднейших свиданий с Рачковским, упоминал о своих письмах-предупреждениях против Рутенберга (В этих показаниях Герасимова говорится: "Припоминаю, что Азеф говорил Рачковскому о письме, в котором он предупреждал Рачковского об опасности для его жизни со стороны Рутенберга".); но по времени эти предупреждения относятся к сравнительно позднему периоду, так как, по рассказам того же Герасимова, на первые свидания с Рутенбергом Рачковский очень хотел пойти, будучи искренне уверен, что Рутенберг готов заключить сделку о предательстве, а этого, конечно, не было бы, если бы Азеф сообщил Рачковскому о плане двойного убийства немедленно после того, как этот план был разработан.