Это было несомненной победой Столыпина. Но поскольку он думал не только о резолюции Госуд. Думы, а и о создании монархических настроений в стране, постольку ему пришлось пережить жестокое разочарование: попытки монархических организаций инсценировать "бурю патриотического негодования" в стране потерпели полный крах. Манифестации, организуемые ими при активной поддержке властей, носили чисто казенный характер и не находили никакого отклика в широких слоях населения. Известие о том, что на жизнь "обожаемого монарха" готовилось покушение, в лучшем для монархистов случае встречалось с пренебрежительным равнодушием. Совсем нередки были случаи, когда можно было уловить ноты прямого сожаления по поводу того, что планы террористов не получили осуществления. И именно этот итог политически был самым главным: если до монархической шумихи вокруг "заговора против царя" еще можно было опасаться, что удар против царя вызовет взрыв монархических настроений в стране, то теперь становилось несомненным, что для подобных опасений нет оснований. В психологии масс почва для цареубийства уже была подготовлена.
Из арестованных 18 человек были преданы военному суду. Дело разбиралось в конце августа. Обвинение главное внимание сосредотачивало на вопросе о царе. В виду позиции, занятой Центральным Комитетом, положение подсудимых политически было крайне трудным: они должны были согласовать свои выступления с позицией Центр. Комитета и потому не могли с нужной силой защищать свои политические позиции против нападок обвинения.
Приговор, конечно, был предрешен. Правда, на суде Наумов взял обратно значительную часть своих оговоров. Но это мало помогло другим, - зато себя самого Наумов этим своим поведением погубил: оно дало предлог для неисполнения обещания сохранить ему жизнь (Если раньше могли существовать сомнения относительно действительных мотивов казни Наумова, то после появления воспоминаний Спиридовича все такие сомнения должны отпасть. Из текста этих воспоминаний с несомненностью следует, что Наумова помиловали бы, если бы он согласился и на суде помогать обвинению топить остальных подсудимых (см. General A. Spiridovitch: "Les dernieres annes de la Cour de Tzarskoie-Selo", Paris, l928, p. 172).), - и он, вместе с Никитенко и еще одним подсудимым, быв. студентом Синявским, был приговорен к смертной казни. Этот приговор был приведен в исполнение 3 сентября 1907 г. Ряд других подсудимых пошел на каторгу и в ссылку.
"Героем" во время процесса был Герасимов. Под предлогом опасности, которая якобы ему грозит со стороны революционеров, он отказался явиться на суд для дачи показаний. Тогда суд в полном составе выехал к нему, в Охранное Отделение. Его приветствовали, как человека, который спас жизнь царю, и через несколько дней после казни Никитенко и его товарищей царь по собственной инициативе и вне всякой служебной очереди пожаловал ему генеральские эполеты. О закулисной работе, которая подготовила процесс, царь, конечно, ничего не знал, - но усердие деятелей политической полиции он всегда считал нужным поощрять: такова была старая традиция дома Романовых.
ГЛАВА XVI
Восстановление Боевой Организации
Герасимов и Азеф приняли все меры для того, чтобы скрыть роль Азефа в деле ареста Отряда Никитенко. После своего первого свидания с этим последним, Азеф стал уклоняться от каких-либо сношений с представителями этой группы, а незадолго до намеченного Герасимовым дня ареста последний вообще уехал из Петербурга, - в Крым, под предлогом необходимости дополнительно там подлечиться (Эту свою поездку в Крым Азеф, впрочем, тоже использовал и для полицейских целей: во время нее он "осветил" для Герасимова боевую деятельность социалистов-революционеров в Крыму и дал материал для больших арестов там весною 1907 г. Крымские социалисты-революционеры в то время планировали покушение против вел кн. Николая Николаевича во время предполагавшегося приезда последнего туда на весенний отдых, и в этой связи поддерживали сношения с отрядом Никитенко. Этим и объяснялся специальный интерес Герасимова к Крыму.).
Во время следствия и суда не было использовано ни одного указания, полученного от Азефа: сообщения последнего не были известны даже следователям и прокуратуре. Все обвинение было построено исключительно на показаниях казака-предателя и на данных наружного наблюдения, которое якобы было начато в результате поступившего от этого казака заявления.
Благодаря этим мерам в революционных кругах никаких подозрений на Азефа в связи с делом Никитенко не пало. И, тем не менее, тучи над головою Азефа сгущались: угроза разоблачения подошла вплотную.
События 1905-06 г. г., до самых устоев поколебавшие здание старого режима, внесли расстройство и в аппарат политической полиции. Появился ряд крыс, которые желали бежать с осужденного на гибель корабля, - и все чаще и чаще начали находиться разоблачители, снимавшие покровы с разных секретов полицейского подполья. А так как об Азефе и его роли в партии социалистов-революционеров в полицейском мире разговоры шли сравнительно широко, то только естественно, что от целого ряда таких добровольцев-разоблачителей стали поступать и более или менее определенные указания относительно таинственного агента-провокатора, который пробрался в самый центр партии социалистов-революционеров. Л. П. Меньщиков, - автор того письма с разоблачением роли Азефа и Татарова, которое было получено социалистами-революционерами в сентябре 1905 г., - правда на время прекратил свои попытки разоблачительной деятельности: он знал, как отнеслись к его указанием относительно Азефа в партии и считал бесполезными дальнейшие предупреждения. Но не он один готов был выступать в роли разоблачителя. Добровольцы находились также и в ряде других городов, и количество сообщений о роли Азефа, - более или менее точных, более или менее определенных, постепенно увеличивалось. Но подавляющее большинство из них поступало к представителям партии, которые передавали их в Центральный Комитет, а все члены последнего питали к Азефу, полное, ничем непоколебимое доверие: мысль о том, что организатор убийств Плеве и вел. кн. Сергея может быть полицейским агентом, казалась настолько нелепой, что на все предостережения против Азефа в Центральном Комитете не обращали никакого внимания.
О своем доверии к Азефу Савинков позднее говорил: "мое доверие к нему было так велико, что я не поверил бы даже доносу, написанному его собственной рукой: я счел бы такой донос подделкой". И таково было настроение не одного только Савинкова, - а всех членов Центрального Комитета вообще.
Но не все добровольцы-разоблачители обращались к представителям партии. Некоторые искали иных путей. Один из них, - некто М. Е. Бакай, - со своими рассказами адресовался в редакцию исторического журнала "Былое", который тогда выходил в Петербурге, и завязал сношения с одним из редакторов последнего, с В. Л. Бурцевым. Прошлое этого гостя было далеко не безупречным. За несколько лет перед тем он входил в состав революционной организации в Екатеринославе; будучи арестован, выдал всех, кого знал, и сделался секретным сотрудником полиции; вскоре его разоблачили, - и тогда он открыто поступил на службу в политическую полицию; начальство было довольно его работой, он несколько раз получал награды и повышения и к моменту своего первого визита в редакцию "Былого" занимал место чиновника особых поручений при Охранном Отделении в Варшаве. Бурцеву он с самого начала заявил, что никаких материальных выгод для себя он не ищет: он на хорошем счету у начальства и в материальном отношении вполне обеспечен. Но то, что он видел за время своей полицейской службы, внушило ему такую ненависть к правительству, что теперь он стремится только к одному: иметь возможность помогать революционерам.