Но при первых звуках ее голоса он забывал о своих вопросах. Последние дни Артура в Вене были особенно тягостны для него. Виктория внезапно раздражалась, чаще хмурила свои тонкие брови. "Артур, ты должен уехать. Может быть, мы с тобой еще увидимся. Ты не будешь обо мне вспоминать дурно, Артур?" - "Нет, почему? Я не уеду, я ничего не понимаю. В чем дело, Виктория?" - "Ничего, Артур; тебя, наверное, ждут в Париже?" - "Нет". "Никто не ждет, Артур? Ни мать, ни сестра, ни любовница?" - "Нет, Виктория, у меня нет сестры, моя мать в Лондоне; и у меня нет любовницы". - "Правда, Артур? И даже ни одной petite femme? {малышки (фр.).}" - "Нет, Виктория, у меня нет никого, кроме тебя". - "Какой ты бедный, Артур, ты и сам не знаешь, какой ты ужасно бедный". - "Виктория!" - "Нет, ничего. Мы идем в кинематограф? Ты обещал, Артур".
И однажды утром она исчезла. Она не оставила ни записки, ни клочка бумажки - ничего. Артур спустился вниз, и ему сказали, что Виктория уехала с небольшим чемоданом. Он вернулся наверх и долго ходил по комнате, не зная, что делать. Он позвонил на прежнюю квартиру - там ничего не знали. Он провел так две недели и наконец уехал из Вены, ничего не понимая, кроме того, что ему несомненно тяжело, пусто и тревожно. Была поздняя весна: летом и осенью он возвращался в Вену, но всякий раз его розыски оставались тщетными, и кончилось тем, что он почти потерял надежду когда-либо увидеть Викторию.
- Николай, что делает твой брат?
- Милая Вирджиния, я мог бы тебе ответить, как Каин: разве я сторож моему брату? Но я тебе просто скажу, что не знаю. И он ведь вообще ненормальный.
- Ненормальный? Почему, Николай?
Разговор происходил вечером в кабинете Николая: Вирджиния стояла у полки с книгами, заложив руки за спину и опирась на толстые тома, в которых трактовались вопросы экономического и статистического порядка. Николай сидел за столом перед раскрытым полицейским романом со сложнейшей интригой и многочисленными револьверными выстрелами: в романе фигурировали и пустынные ночные набережные Сан-Франциско, и Бродвей, и Вашингтон, и множество персонажей, принадлежащих то к аристократии, то к полиции, но в одинаковой степени подозрительных. Николай очень любил такие книги; и когда Вирджиния презрительно отзывалась о них, он протестовал: "Нет, нет, ты не права. Это все-таки большое напряжение фантазии и очень увлекательно. Посмотри, как все сложно, и до конца не знаешь, кто преступник. А если даже знаешь, можно сделать вид, что не знаешь". - "Ты, однако, согласен, что это глупо?" - "Да, ну, это бесспорно, - говорил Николай, - Но интересно". И на следующий день он опять принимался за очередное убийство в каком-нибудь сквере с одноруким преступником и проницательным инспектором Скотланд-Ярда.
- Почему он ненормальный? Я тебе сейчас объясню. - Он подумал минуту и сказал: - Видишь ли, он фантазер и путешественник: он не такой, как другие. Мы живем среди чувств, которые мы испытываем, и вещей, которые нас окружают. Нам этого достаточно, Вирджиния, правда? А Володе недостаточно. Его все тянет куда-то, ему все чего-то не хватает. Он лежит на спине и придумывает необыкновенные истории, в которых сам участвует, или ходит без толку по городу, точно ищет что-нибудь, точно что-то потерял. А что? Спроси его, он сам этого не знает. Вот почему я говорю, что он ненормальный.
Внизу позвонили. Незнакомый мужской голос говорил какие-то слова, которых нельзя было разобрать. Потом раздался стук в дверь кабинета, и вошедший субъект в черном пальто и котелке сказал Николаю, что его брат был сбит с ног автомобилем на бульваре Strasbourg и отвезен в госпиталь. Николай быстро вышел в переднюю. - Я с тобой, - сказала Вирджиния. - Он только кивнул головой. Николай вывел из гаража автомобиль, и они поехали в госпиталь, где лежал Володя. "И надо же было! - повторял Николай. - Идиот, наверное, был пьян". Вирджиния понимала, что это относилось к шоферу автомобиля, наехавшего на Володю. "Если бы я был там!" - говорил Николай, нажимая одновременно на гудок и акселератор.
Володя лежал на кровати. Лицо его было забинтовано.
"Он очень опасно ранен?" - спросил Николай, сняв шляпу со своей курчавой головы. "Повреждена голова, правая рука, и сломано ребро", сказала сестра. - "Но?.." - "Надо надеяться".
Володю перевезли домой, Николай и Вирджиния уложили его в постель; по телефону Николай вызвал сиделку и до поздней ночи пробыл в комнате Володи, который бредил и не приходил в себя.
Бесконечная желтая дорога все вилась и вилась перед! глазами Володи. Травы и ковыль росли по ее краям, ветер! с легким треском катил по ней гальку, такую же, как на! морском берегу. Тень чьих-то крыльев бесшумно ползла по! ней. - Орел? - думал Володя и вдруг видел ворона, улетавшего куда-то вправо. - Да, ведь тень все увеличивает. А почему нет столбов вдоль дороги? - Но дорога начинала потихоньку шуметь и бурлить, и Володя замечал, что это уже не дорога, а синий поток, уносящий его в неизвестные края. - Что это за страна? - Только небо было знакомое, милое домашнее небо с белыми барашками и одиноким обтрепанным грозовым облачком. Вот чья-то черная лодка у берега. - Боже мой, ведь я, кажется, раздет, - думал Володя. Он посмотрел на себя - на нем был гимназический мундир с белым крахмальным воротничком как глупо, воротничок только давит шею, ведь теперь лето. Мундир был расстегнут и серые гимназические брюки тоже. Он силился застегнуть их, но не мог достать - и внезапно увидел женскую руку с блестящими ногтями, которая быстро, уверенно и ловко застегнула все пуговицы. - Слава Богу, теперь все прилично - все шумело, как река, и двигалось перед ним; на грозовом облачке сначала появились квадратные края, потом совершенно расплылись и исчезли, и, вглядевшись, Володя увидел картину: массивный старый дуб с резными листьями, рядом с ним береза, под ними зеленый берег тихого залива, и на берегу, весь осыпанный дрожащим, пятнистым светом пробивающегося сквозь листья солнца, стоит с двухстволкой охотник в ярко-зеленом костюме. - Ах, да, это наша картина, висевшая в столовой, - вспоминал Володя, - как же она попала сюда? - Я здесь, Володя, - сказал чей-то голос из-за спины. Он силился увидеть, кто это говорит, но не мог, и голос слабел и удалялся. - Бели ты не увидишь меня сейчас, ты не увидишь меня никогда. - Володя сделал необыкновенное усилие, чтобы повернуть голову, повернул - и вдруг все грозно ухнуло и потемнело, и долго ничего не было видно, пока не застучал по звонкой крыше частый и сильный дождь. Он струился все сильнее и сильнее, он тек уже по лицу Володи и попадал в рот и был теплый и соленый.
- Он резко повернулся и дернул головой, - говорила Вирджиния Николаю, и вот, ты видишь, кровь просачивается сквозь повязку и заливает ему лицо.
Дождь стих, влажный ветер мягкими бархатными кругами летел вокруг Володи. Вдалеке шумел лес; в лесу росли вперемежку с ольхой, кленом тяжелые каменные кресты. Кто-то ехал вдалеке в длинной повозке, фыркала лошадь, стучали подковы по крепкой, глинистой дороге. Все опять стало темнеть в глазах Володи, все тихо скрывалось. Явственно доносились, часто произносимые протяжным голосом, давно знакомым Володе, все те же слова: до свиданья, до свиданья! - Ты понимаешь? - говорил в это же время чей-то другой голос. - Ты понимаешь? До свиданья? - А может быть, я просто умираю? - подумал Володя. Черные волны внезапно показавшегося моря шумели и разбивались где-то вблизи. И Володя сам из страшной дали увидел себя: он лежал на песчаном берегу под высоким желтым обрывом, с которого свешивалось чье-то огромное и неподвижное лицо с медными волосами. Все было пусто и жутко вокруг, лишь шумела вода невиданной, непроницаемой черноты и низкое небо осталось прорезанным длинным крылом, исчезнувшим стремительно и беззвучно.
У постели Володи стояли Вирджиния, Николай и доктор. Засунув руки в карманы, доктор внимательно, как казалось, смотрел на ту часть лица Володи, которая была видна из-под перевязки. Николай несколько наклонился вниз; Вирджиния крепко сжимала его руку.
- Я надеюсь, - сказал доктор, - что все кончится благополучно. Но рана на голове довольно серьезна. Главное, это чтобы он не двигался.
- Володя! - сказал Николай.