— Бывает, конечно.
— Все указывает на одну ошибку, одну конкретную ошибку, проверяешь, считаешь, думаешь — все сходится, а в голове бардак какой-то.
— Таис, деточка, — он снова приобнял меня за плечи, — Ты слишком хороша чтоб забивать свою голову такими вещами. Есть Марк, есть Кир, есть Христо наконец — позволь им ломать головы. А сама не лезь. Не женское дело. Ты кто? Юрист? Занимайся своим.
— Легко сказать, — невесело отозвалась я, высвобождаясь из этого удушающего объятья.
— Ну так попробуй и сделать.
Рассказывать Ясону о деле с Ланселотом было совершенно бесполезно. Во-первых, Ясон хоть и возился с серами, поднимая их на ноги, слабо представлял устройство их чародейской составляющей, а уж в особенностях церебруса вообще не разбирался. Он был техником, и не лез в душу, даже механическую. А во-вторых, привычный мне мир он представлял как-то странно, поскольку совершенно в нем не разбирался и не ориентировался. Наивный подземный отшельник, он понятия не имел о кредитных обществах, отравителях и прочей ерунде. Ему это было попросту неинтересно.
— Ясон… — сказала я несмело, — Можно вопрос вам задать?
— Давай, девочка. Валяй. Сломалось что?
— Не про технику. Про людей.
— Ого, — он тяжело выдохнул и огромная его бородища затрепетала, — Ишь куда… В людях я не силен, Таис. Хотя и прожил уж сколько. А что это тебя люди заинтересовали? Все сервы или прочая зачарованная чепуха, а тут вдруг люди. Ужель и людей в наше время зачаровывают?
— Да вроде того. Простите, что время отнимаю, — я отодвинула полупустую чашку и сделала попытку подняться, но Ясон удержал меня.
— Пришла — спрашивай.
Я набрала воздуха в грудь и с опозданием поняла, что вопрос, который я собиралась задать — дурацкий. На такой вопрос нет ответов. Точнее, любой ответ будет также далек от истины, как…
— Почему люди убивают?
Ясон отчего-то даже не удивился. Лишь пожал огромными, как валуны, плечами.
— Потому что живут. Мы животные, Таис, очень хитрые, очень остроумные, научившиеся приспосабливаться к чему угодно. Веками мы обманывали хищников чтобы выжить, обманывали дичь чтобы не остаться голодными, обманывали друг друга — для выгоды. А теперь пытаемся обмануть самих себя — и неудачно. Мы хищники. И убийство так и осталось для нас одним из способов влиять на окружающий мир, избегая опасности или получая выгоду. Эх, Христо сказал бы красивее, он умеет говорить. А я говорю так, как понимаю сам.
— Тогда спрошу иначе… Что мешает нам убивать?
— Ты имеешь в виду, почему мы не убиваем каждый раз, когда можем?
— Вроде того.
— Таис, девочка…
— Животные убивают по необходимости, ими руководят инстинкты, а мы, люди, умнее. У нас разум сильнее инстинктов, мы можем убивать когда захотим. В любое время дня, в любое время года. Мы убиваем, если нам это выгодно, да?
— Тише, тише ты… — он похлопал меня по спине, — Успокойся. Опять убийство чтоль? Ох вы… Пинкертоны несчастные. Все неймется.
— Это не истерика, — я с трудом улыбнулась, — Просто так… Устала. И запуталась.
— Вижу. Выпей еще чаю… Вот так. Ты хочешь знать, что мешает нам убивать? Много всего. Например, вера. Всякое убийство, за редким исключением, есть грех, а последующее наказание на том свете или этом иногда задевает струны в душе у самых злостных безбожников.
Я вздохнула. У сервов нет веры, они не знают ни религии, ни священников, ни постов. Да и как может выглядеть вера механического существа? Молитвы, посылаемее огромной шестерне?..
— Хотя ожидание наказания связано не только с религией. Этот тут, — Ясон постучал пальцем по лбу, — Мысль о том, что наказание неизбежно, сидит очень глубоко в нас. Даже самые самоуверенные и наглые убийцы мучаются нею. Они знают, чувствуют — расплата будет. Неважно, в какой форме, неважно, где. И чем увереннее в своих силах убийца, тем яростнее грызет его внутренний огонь предчувствия. Принцип воздаяния, мы рождаемся с ним. Любая вера говорит, что мы получаем то, чего сами заслужили — и это не совпадение.
У сервов нет предчувствия, не могут они и бояться воздаяния — у них нет страха. Механическим людям нельзя причинить ущерб — они не чувствуют боли, а смерть им, не наделенными инстинктом самосохранения слугам, непонятна.
— И все? — спросила я, — Нас держит страх? Если бы мне дали гарантию, что никакого наказания не будет — я бы убила без угрызений совести?
Он улыбнулся, мягко, как благодушный дет улыбается непонятливой вздорной внучке.