Марк медленно достал револьвер. Присутствие этой огромной, остро пахнущей смазкой, игрушки, обычно наполняло меня уверенностью, но в этот раз уверенность не помешала бы и самому Марку — я видела, как дрожат его руки, наводящие ствол.
— Не надо, — Кир положил ладонь на револьвер, заставляя Марка опустить грозное оружие, — Нет нужды.
— Оно… Это…
— Да, оно так и будет ходить. Но скоро устанет и остановится. Если на звук выстрела сбегутся милицианты и обнаружат нас в доме почтенного господина Диадоха, а при господине Диадохе не обнаружат головы — получится некоторое недоразумение.
— Угу.
Мы смотрели на тело Диадоха, которое продолжало свое странное и нелепое шествие. Оно казалось марионеткой, которую ведет по сцене сумасшедший кукловод. Диадох слепо шарил по столу, взял ручку, попытался что-то ей написать на столешнице, выронил, врезался в кресло, закружился на месте… Вдруг он вздрогнул и очень медленно, точно истратил весь запас сил, опустился на пол. Как кукла, у которой обрезали веревки, лишив ее управления.
— Все, — деловито сказал Кир, — Успокоился. Минут на десять, наверно. Потом опять.
— Что — опять? Что, ради всех святых, тут случилось? Он жив или?..
— Или, — лаконично ответил Кир, — Не знаю, как его состояние оценит госпожа юрист, считается ли он живым или мертвым с юридической точки зрения, могу лишь сказать, что его мозг мертв совершенно. И практически весь.
— Он ходит, — неуверенно сказала я, — И что-то делает. Пытается. Значит…
— Примитивная моторика. Моторная память. Остатки его мозга хаотично пытаются возобновить его существование, но это бесполезно — личность мертва. Флавия Диадоха больше нет, то есть нет как индивидуума, оболочка же… Полагаю, она будет существовать еще несколько часов, постепенно слабея, пока не упадет прямо здесь чтоб окончательно замереть.
— Чары?
— Чары.
— Я никогда такого не видел. И не слышал о таком. Если это чары, то, должно быть, весьма экзотические. Опять какая-нибудь отрава?
Кир задумался. В этот момент он как никогда был похож на старого Кира, на лбу проступила какая-то мужская вертикальная складка.
— Не могу назвать это отравой, — сказал он наконец, — Но вещество, принятое им, относится к категории чародейских. Скажем так, это сложный и весьма редкий компонент целой системы чар. Он не разрабатывался как яд, практически нигде не применяется, если не считать чародейских лабораторий, и вообще не должен попадать в руки обычного человека. Мне знакомо это вещество, но я никогда не думал, что увижу результат ее действия на человеке.
— Если он принял какое-то зачарованное вещество и после этого умер, его, пожалуй, можно назвать ядом.
— Если человек выпьет серной кислоты и умрет — это не повод называть невинную кислоту коварным ядом, придуманным исключительно ради смертоубийства, — разозлился Кир, — Я же говорю вам — это не яд. По крайней мере в обычном понятии этого слова. Ума не приложу, где Диадох мог найти что-то подобное — и отчего воспользовался именно им. Смерть должна была быть мало того что мучительная, так еще и нелицеприятная… Медленный паралич, остановка дыхания… Похоже, среди господ банкиров в этом году модно травиться исключительно экзотикой. Видимо, мышьяк стал уже банален.
— Мне это не кажется похожим на отравление, — сказала я через силу, тщательно пытаясь не смотреть в сторону замершего хозяина кабинета, — Никто не станет испробовать на себе… такое.
Кир лишь пожал плечами.
— Посмотри на это.
Только сейчас я заметила за рабочим столом Диадоха рациометр. Новая модель, не чета тому, который достался в пользование мне, компактный и почти бесшумный. К нему была подсоединена печатающая приставка, которая позволяла выводить текст из зачарованных недр на бумагу, как в миниатюрной типографии, стоившая, должно быть, кучу денег… Но Кир показывал не на сам рациометр, а на лист бумаги, лежавший рядом.
— Он напечатал это перед смертью. Смотри. Чернила почти свежие.
Я практически вырвала трепещущий лист из его рук.
«Я, Флавий Диадох, считаю себя обязанным окончить свое земное существование способом, мною уже выбранным. Суд земной помочь мне не в силах, суду же небесному предоставляю я свою душу, оставив бренное тело собственным себе могильным изваянием дабы каждый мог воочию узреть, чем заканчиваются дурные дела, порожденные алчностью и корыстолюбием. Я погубил доброго человека, человека, доверившегося мне, и оттого на прощение права не имею. За сим вверяю свою душу Господу. Флавий Диадох, семнадцатое марта сего года.»